Итоги № 12 (2012)

Директор Пушкинского музея Ирина Антонова давно не считает нужным скрывать возраст. К чему кокетливое лукавство, если достаточно открыть биографию Ирины Александровны и убедиться, что в ГМИИ имени Пушкина она работает с 1945 года, а с 61-го — полвека с гаком! — возглавляет его? Таким долголетием и постоянством можно лишь гордиться...

— «Остановиться, оглянуться» — это не о вас сказано, Ирина Александровна?

— Почему же? Постоянно смотрю назад. Работаю в таком учреждении, где, двигаясь вперед, нельзя забывать о пройденном пути, иначе не понять и не почувствовать новое, возникающее в культуре и искусстве. Необходимое условие для правильного развития — знание того, что было раньше.

— Вы сразу заговорили о высоком, а я хотел спросить: часто ли обращаетесь к собственному прошлому?

— Конечно. Особенно сейчас. Опять остро ощущаю разницу рубежных дат. Молодые люди часто считают стариками тех, кто старше их на десять лет. С ходом жизни эти представления меняются, категоричность исчезает, но сегодня я обнаруживаю, что к девяноста годам стала воспринимать мир по-новому, не так, как даже лет пятнадцать назад. Это правда. Попытаюсь объяснить. Если человек покидает грешную землю лет в семьдесят, это нормально. Мой папа, например, прожил семьдесят два года, а мама ровно сто. Было время заявить о себе, сделать что-то полезное для других. Все, что сверх семидесяти, вроде бы как премия, бонус. Как распорядиться этим подарком? Лучше с умом. Обязательная программа закончилась, начинается произвольное катание. И тут, знаете, в голову приходят всякие мысли, иногда даже неглупые. Появляется глобальное отношение к проблемам, явлениям, людям.

— Отстраненный взгляд, чуть-чуть из космоса?

— Нет-нет, вполне земной. Облетает наносная шелуха, за ненадобностью отпадает выглядевшее прежде существенным и важным, а на поверку оказавшееся фантиком, мишурой. Фильтр становится жестче, требования к поступкам и словам выше. С одной стороны, лучше понимаешь тех, кто думает иначе, нежели ты, с другой — ощущаешь в себе большую бескомпромиссность и определенность. Всем приходится порой хитрить и лукавить, никто не без греха. Но когда тебе девяносто, можно уже не говорить совсем ничего либо только чистую правду. По-другому нельзя. Какие могут быть игры на краю бездны? Отступать-то некуда...

— Полагаете, честность — исключительная привилегия убеленных сединами?

— Нет, но факт, что после семидесяти шкала ценностей меняется. Меньше суетишься, отметаешь лишнее. Зато обретаешь нечто более важное. Знаю случаи, когда на старости лет люди приходили к Богу.

— И вы, Ирина Александровна?

— Со мной этого не произошло, по-прежнему не верю в загробную жизнь.

— Убежденной атеистке страшно смотреть в лицо вечности?

— Можете не поверить, хотя сейчас мне верить надо: нет, умереть не боюсь. И не потому, что такая смелая. Уходить не хочется даже в девяносто, но я ведь вижу: пройден большой путь, не сделано ничего постыдного... Чтобы не отравить настоящее, нельзя постоянно ждать конца, думать только об этом. Но и цепляться за жизнь, пытаясь любой ценой продлить пребывание на белом свете, ни к чему. На мой взгляд, лучше жить так, словно никогда не умрешь. Не в том смысле, чтобы расслабиться и ничего не делать, мол, потом успею, а наоборот — каждый день совершать маленький шажок вперед, чтобы завтра продвинуться еще дальше. Мне некогда думать о смерти, слишком много дел не завершено. Говорю это абсолютно серьезно. Не могу позволить себе умереть до того, как закончу самое необходимое. Это касается и работы здесь, в музее, и проблем чисто семейных, но не менее важных для меня...

— Они как-то связаны с сыном?

— Да, речь о Борисе. Мы коснулись очень больного вопроса... Я не вправе уйти, пока не найду выход. Должна признаться, до сих пор получалось не слишком хорошо, если не сказать плохо...

— Даже при ваших связях и знакомствах на самом верху?

— Какое это имеет значение, если в России нет соответствующих институций, не выстроена система помощи людям, требующим специального ухода? И в высоких кабинетах, куда теоретически могла бы обратиться, нет ответа. Вы же понимаете, есть особенные болезни... У нас служба опеки не поставлена, она на чудовищно низком уровне. Приходится полагаться на собственные силы, которых, как легко догадаться, у меня не слишком много. Но, повторяю, я не отступлю, пока не будет решения, позволяющего не беспокоиться за дальнейшую судьбу Бори.

— Решения в стране или?..