Итоги и паузы (сборник)

Сергей Саканский Итоги и паузы

Покрывало вдовы, или Вирус убийства

– Гу! Гу! – существо с голубыми глазами, сидя в парусиновом ящике, хлопало длинными ресницами, а внизу, среди каких-то блестящих – как их… Каких-то блестящих трубчатых этих – болтались колеса… Он выглянул через парусиновый край мироздания и обнаружил, что тоже сидит в ящике, а внизу – на динамической консольной раме – рессорная коленчатая подвеска – так, что ли?

– Гу! Гу!

Это и была их первая встреча – весной, в конце пятидесятых: молодые мамы везли их, волнуясь колокольными платьями, возбужденно переговариваясь, и Евгения впервые улыбнулась Вдовину – голубыми глазами и беззубым ртом.

Шла эпоха пустышек, пеленок, погремушек, мучительных клизм…

Они выросли в одном дворе – да, да, тогда еще были такие дворы – и едва осознав себя, как живущую сущность, Вдовин понял, что любит. В принципе, ему не повезло: он так и не познал состояния вне любви и никогда не был истинно свободен. Но он обладал природной храбростью, не боялся ни девчонок, ни мальчишек, и впервые, когда сумел облечь свою идею в слова, легко и простодушно высказался:

– Эй, Женька! А я люблю тебя.

Девочка сосала леденец-листик, далеко высовывая острый язык, цветом и формой к леденцу стремившийся… Она посмотрела на Вдовина снизу вверх, склонив голову набок, одним глазом, как часто делала в будущем, скажем, лет двадцать спустя.

– Да? – сказала она. – Ну, тогда кушай.

И она протянула ему этот славный искусственный язык, и он лизнул его.

Это было в эпоху классиков, скакалок, рогаток, стеклышек, насекомых…

Они стали ходить. Она на деревянную горку и он за ней. Бывает, он сорвет одуванчик, а она сдунет… И в голове друг у друга поищут, и пописать он ее отведет, посторожит… Пожалуй, это и была самая счастливая пора его жизни, на долгие годы вперед.

Как-то раз он вышел во двор и не увидел ее. Несколько человек, под грибком в песочнице строивших город, странно, молча посмотрели в его сторону. И он догадался: в горле вырос соленый слезный ком.

Нравы в наших дворах были весьма простыми: огромную роль в наших дворах играли кусты.

Вскоре из кустов вышли: Тюпа, старший на год мальчик, картинно выпятив грудь и паровозиком играя кулаками, за ним также паровозиком играя – Евгения.

Вдовин захлебнулся от злости, от зависти к другому, от жалости к себе, словом, от ревности, впервые в жизни испытанной.

– Как ты смогла! – возопил он.

– А что? – моргая голубыми глазами, спросила Евгения.

– Ты… – дрожащим пальцем тыча в сторону кустов.

– Заглохни, – не останавливаясь, обронил Тюпа, и Вдовин бросился на него, но сразу был сшиблен с ног и побежден.

Ничего особенного они там не делали – просто показывали друг другу пиписьки, но ты только представь себе, мой искушенный читатель, как взрослые мужчина и женщина, удалившись в кусты, начинают показывать друг другу пиписьки, и ты сразу поймешь, как больно было маленькому Вдовину, тяжело.

– Убью, сука, убью! – шептал Вдовин, запершись в деревянном сортире, не совсем понимая, кого из двоих он имеет в виду.

Далее будет один запрещенный прием, я его не люблю, но другие авторы вовсю его пользуют, так что рискну.

Евгения любила Вдовина, страстно и тяжело, с фантазиями, с подвыванием… Она плакала по ночам, иногда даже плакала днем. Она представляла, как Вдовин надевает ей на палец кольцо. Своим маленьким мозгом она не сразу постигла, какую связь имеет этот очередной, паровозиком с Тюпой поход в кусты с ее значительным чувством к самому лучшему мальчику на свете.

– Ты что же, не будешь больше со мной водиться?

– Не буду.

– А хочешь семечек?

– Не хочу.

– Арбузных?

– Не надо.

– Может, пойдем паровозиком? В кусты?

– С Тюпой ходи.

С тех пор он стал играть в стороне, с другими, а ее как бы не замечал. И все это было из-за Тюпы, урода, у которого из ушей текло, с его недоразвитой морковкой, гад, чтоб ты сдох. И Евгения принялась колдовать…

Она ставила два зеркала и вызывала Привидение: Мапси, мапси, фый!

И в конце лета Тюпа разбился, сорвавшись с верхнего этажа стройки в будущий лестничный пролет – это строили техникум, в котором они оба много лет спустя учились, и ходили по тем самым лестницам, в пространстве, где летел, кувыркаясь, Тюпа, что всегда вспоминалось, стоило только выйти на лестницу.

Тюпа наткнулся на арматуру, словно в каком-то кино, его ноги дрожали, из коротких штанишек вывалилась его морковка, она была неправдоподобно большой, пальцем Тюпа чертил что-то на полу в цементной пыли…

Евгения сошла с ума. Перед глазами шло Привидение, оно близилось в зеркальном коридоре, раскрывая пасть, и по губам можно было угадать его немое рыбье слово: Да! Да! Да!