Итерации Иерихона

Как я выбрался из района бунта, помню смутно: путь от Муни восстанавливается только фрагментами. Несколько раз плюхнулся мордой. Судорожно хватался за карман - убедиться, что не потерял Джокера, и с облегчением нащупывал малыша на месте. Бегом по Говернмент-роуд вокруг озера, мимо павильона Всемирной выставки 1904 года. Остановился перевести дыхание и в следующую секунду попался в лучи прожекторов броневиков, подходивших с другой стороны и нырнувших с дороги в лес. Слышал, как надо мной кричат обезьяны на деревьях. Рванулся напрямик через палаточный городок на главном пути бывшего муниципального поля для гольфа, слышал, как плачут младенцы, какой-то старик запустил в меня комом грязи...

Потом снова в лесу, карабкаюсь на всех четырех по крутому склону, хватаясь за корни и полусгнившую листву, и дышу, как загнанная лошадь в атавистическом порыве - уйти от опасности.

Не лучший вечер из проведенных мною в опере. Много пения и танцев, конечно, но если говорить об игре артистов - спектакль показался мне несколько сыроватым.

Дальше я помню, что лежу, пытаясь перевести дыхание, на полпути через парк у подножия статуи Людовика XIV - французского монарха, в честь которого был назван город. На бронзе тусклые отблески пламени - догорает палаточный городок вокруг Муни.

С возвышения у памятника мне были видны прожектора окруживших Муни вертолетов, слышны отдаленные выстрелы из полуавтоматического оружия. Здесь, наверху, было противоестественно тихо и безлюдно, будто я переместился по времени и вырвался из царившего поблизости хаоса. Дождь наконец перестал. В рощах на холмах запели обычную ночную симфонию цикады и ночные птицы - их не касалась затеянная внизу военизированная акция.

Каким-то образом в сумасшедшем порыве спастись я попал на вершину холма Арт-Хилл - в высшую точку Форест-парка. Надо мной возвышался на бронзовом жеребце чудовищно увеличенный Король-Солнце, с вызовом поднявший в пустые небеса широкий меч. Эта статуя был символом города куда раньше, чем воздвигли Арку. Каким-то чудом она не пострадала во время землетрясения, и перед лицом вечной храбрости короля я устыдился своей трусости.

А впрочем, я уже привык быть трусом. По крайней мере это для меня не ново. Можете назвать это инстинктом самосохранения - все мы, лицемеры, любим этот термин. Спросите вот у моей жены. Или у сына...

Я огляделся, и мой взгляд упал на огромное полуразрушенное каменное здание Сент-Луисского Музея Искусств. В девяностые годы прошлого столетия его укрепили против землетрясений, и все же здание сильно пострадало. Сейчас его двери были заперты, окна забраны деревянными щитами, а все ценное давно уже вывезли в Чикаго. Над барельефом классического портика, подпертого коринфскими колоннами, были вырублены слова:

ПОСВЯЩЕН ИСКУССТВУ И СВОБОДЕН ДЛЯ ВСЕХ

- Не слабо! - буркнул я себе под нос. - Где бы мне подписаться?

Переведя дыхание, я медленно поднялся на ноги и побрел, пошатываясь, по дорожке вниз с Арт-Хилла, потом на боковую аллею, по которой можно выйти на бульвар Форест-парк.

Пора домой.

3. СРЕДА, 21:36

Насчет свободы? Валяйте, а я послушаю. Я, черт меня побери, готов слушать каждого, только вы уж извините, если я посреди лекции малость засну.

Мокрый, промерзший, грязный и злой на себя, я побрел к выходу из парка на бульвар Форест-парк. Пара "Пираний" и "Хаммеров" меня обогнала, но они были слишком заняты и не стали останавливаться ради одинокого пешехода. На всякий случай я пошел через поле для гольфа у подножия Арт-Хилла, обходя блокпост при выходе на бульвар Линделл. Там стояли два "Хаммера", и мне не захотелось объясняться с солдатами на баррикаде. Конечно, я мог показать удостоверение репортера и начать объяснять, что был здесь по заданию редакции, но так я почти наверняка попал бы на стадион Буша, и уж не для игры в бейсбол. Как бы там ни было, пехтура ВЧР меня не засекла, и я вышел из парка беспрепятственно.

Следующая проблема - попасть на Метролинк. До главных ворот входа с бульвара Форест-парк я дотащился. Станция Метролинка была отсюда в одном квартале, и на дне ее глубокой траншеи народу почти не было, но наверху у входа на лестницу стоял солдат ВЧР с резиновой дубинкой.

Я глянул на часы. Четверть десятого. Делать нечего - не в том я был состоянии, чтобы идти пешком весь обратный путь. Стараясь придать себе вид, не наводивший на мысль о рукопашной схватке с гориллой по колено в болоте, я твердым шагом подошел к турникету, выуживая из кармана брюк проездную карту.

Когда я вышел под свет фонаря, солдат посмотрел на меня изучающе, я ему небрежно кивнул и начал засовывать карту в сканер, как вдруг он шагнул вперед и загородил мне дорогу дубинкой.

- Простите, сэр, - сказал он, - вы знаете, который час?