Истукан

Со стороны кокосовой рощи донеслись голоса. Говорили на английском, однако на расстоянии неразборчиво. Голоса не стихали, и Дима подал знак Клэр. Вместе они отправились посмотреть, что там случилось. Оказалось, что Самоедов в привычном сопровождении жены, проныры Багвиса и Адриана, которого Лоран прозвал блевуном, взялись обойти выживших и собрать у них вещи, выловленные из бухты. Михаил Аркадьевич заручился поддержкой Альвареса и заявлял каждому, что вещи с парома принадлежат судовладельцам «Амок Лайта» или тем, кто оплатил их перевозку, а сейчас ответственным за сохранность груза считался старший из уцелевших членов экипажа, то есть помощник капитана по хозяйственной части Рамон Карлос Печа Альварес. Официальность заявления принуждала многих безропотно расстаться с уловом, но находились и те, кто поначалу сопротивлялся. Михаил Аркадьевич терпеливо объяснял, что Альварес поступает так для общего блага, а вещи будут использованы для «наилучшей выгоды всей группы выживших». Альварес многозначительно кивал и ухмылялся казённой улыбкой, наслаждаясь силой собственного авторитета. Самоедов подчёркнуто играл роль глашатая. За ним со стороны наблюдал Тёрнер.

– Халаты тоже возвращать? – спросила Клэр.

– Нет, если он у вас один, – приветливо ответил Самоедов. – Одна футболка, одно полотенце, один халат. Остальное – в общее хранение.

Местом под общее хранение была выбрана травянистая проплешина за пригорком – там, где стояла палатка Майкла и где Михаил Аркадьевич изначально планировал разместить пальмовые шалаши. Как бы ни сопротивлялся Тёрнер, Самоедов в итоге поставил укрытие, хоть и предназначалось оно для мешков с пакетиками кофе «Грейт тейст» и с пакетиками растворимого напитка «Танг», катушки капроновой верёвки, ПВХ-баннера, запаса футболок и прочего барахла.

Покончив со сбором найденных вещей и назвав травянистую проплешину лагерем, Самоедов выступил с речью. Попросил и впредь приносить ему всё, что удастся выловить в море, не ругаться по пустякам и помогать тем, кто нуждался в помощи. Михаил Аркадьевич наговорил кучу банальностей, но Дима почувствовал, что ему стало спокойнее. Далее последовал утомительный пересчёт пакетиков с кофе и растворимым напитком, после чего Самоедов, для видимости согласовав решение с Альваресом, объявил, что выжившие будут получать по одному пакетику каждые три дня. Кружка была одна на весь лагерь, и людям предстояло разбиться на две группы по десять человек и одну группу в одиннадцать человек.

– Кружка останется в вашем распоряжении примерно час. Разведите напиток, насладитесь его вкусом и передайте кружку следующему в очереди.

Дима, Клэр и Лоран попали в первую группу. Получив зелёные пакетики «Танг», они вернулись к северной оконечности пляжа, где жили в последние дни. Филиппинцы боялись приближаться к могиле капитана Альвареса и наведывались туда редко. Диме и французам нравилось уединение, близость к кургану их не смущала.

– «Для поддержания водного баланса наших тел нужно выпивать не меньше восьми стаканов воды каждый день. – Лоран зачитал рекламный текст с пакетика, и его слова в островной глуши звучали музыкой. – „Танг“ вам поможет. С „Тангом“ вода становится вкусной. Каждый стакан позволит вашему ребёнку получить сто процентов суточной нормы витамина С».

– Прекрасно, – кивнула Клэр.

Лоран уговорил Диму и Клэр отложить тангопитие до темноты, обещал к тому времени раздобыть рыбную закуску. До вечера они провалялись в беспокойной дрёме. Сонливость с каждым днём усиливалась. Пройдёт ещё неделя или дней десять, прежде чем выжившие совсем ослабнут. Непонятно, кто тогда займётся сбором кокосов и обследованием бухты. В туманных сновидениях Дима попеременно видел университет, спальню родителей и жёлтую комнату «Изиды». Проснувшись незадолго до заката, обнаружил, что Лоран ушёл. Будить Клэр Дима не стал. В отрешении следил, как берег погружается в краткие тропические сумерки.

Небо долго оставалось пастельно-голубым и умиротворяюще просторным, по нему неспешно скользили полнотелые облака, а вот гористый подъём резко потемнел, слился в монолитную тёмнозелёную волну, гигантским гребнем вздыбившуюся над бухтой. В ней не удавалось разобрать ни силуэта кустов, ни абриса каменистых выступов – глухая бугристая завеса. Только на вершине прорисовывались очертания одиноких деревьев. Прошло с полчаса, и небо потускнело, утратило сумеречное очарование. Облака стали плоскими и серыми, скалы над бухтой почернели. Когда же прозрели звёзды и опрокинутый серп старой луны, небо окончательно выровнялось, а гористые накаты прояснились. Серебристый свет ночи выхватил отдельные верхушки и стрелки длинных ветвей – в их причудливом переплетении скалы предстали исполином, вроде сказочной лисы с мягкой шерстью и заострёнными ушами. Бухта почила под её нерушимой защитой.