Исцеление

Пора было уходить, но она не решалась. Что-то держало ее. Она убеждала себя в том, что жалеет Пашу, который вдруг проснется ночью от детского плача и не сможет сориентироваться. Заглянула в его комнату: он дрых в той же позе, что и ложился. Она прикрыла его пледом, он только причмокнул и повернулся на бок. И тогда Ника плюнула на все сомнения, за и против, на объяснения, которые, очевидно, придется давать с утра, и вернулась к ребенку. Взяла из шкафа одну из Пашиных футболок, переодела мокрое платье и улеглась на диван рядом с кроваткой, завернувшись в покрывало. Но уснула не сразу: все смотрела через сетку на маленького человечка и гадала, будет ли у нее однажды такой? И справится ли она? Одно дело — пару часов, а если вот так каждый день? И обо что ударилась головой Катя, когда решила доверить сына брату? Одному Богу известно, чем бы все закончилось, если бы Ника именно сегодня не вспомнила про торт.

Часа в два ночи раздались странные звуки. Кряхтение, поскуливание, возня. Карташова не сразу поняла, где находится. Хотела встать с кровати, но впечаталась в спинку дивана, потому что у ее кровати дома стена была с противоположной стороны. И тогда все резко встало на свои места: Исаев, ребенок, ночь. И ребенок этот жалобно похныкивал. И сразу вспомнились мамины рассказы про то, как она вставала к самой Нике. Кормила ее раз по пять, а то и больше. Пришлось идти на кухню, включать чайник. По идее стоило бы покачать малыша, но спросонья она бы точно не смогла удержать его одной рукой, отсчитывая ложки со смесью.

Оказалось, в темноте не так просто вспомнить планировку чужой квартиры. Дважды наткнувшись на что-то твердое и отбив мизинец на ноге, Ника просветила себе путь до кухни телефонным фонариком. Включила чайник, взяла бутылочку и попробовала налить воды, но почему-то услышала, как что-то звонко течет на линолеум. Растерянно поморгала и поняла, что держит бутылку вверх донышком. Перевернула, налила снова. Стала отмерять ложки: одна, две, четыре… Или три? Или три уже было? Или нет? Так, допустим, четыре, тогда еще пять… Минутку, или она продолжала сыпать, когда не считала? Господи, как женщины вообще ночью могут что-то делать с ребенком?! И плач доносится все отчетливее и громче…

— Ты чего делаешь?! — раздалось у нее за спиной.

Ника вздрогнула от неожиданности и обернулась. В дверях стоял растрепанный Исаев и морщился от яркого света. Спросонья она совсем забыла, где находится. А Паша, кажется, запамятовал и про нее, и про племянника.

— Никита… — она потерла глаза и почувствовала, что размазала тушь. — Я уложила, ты спал… Я легла… В общем, он хочет есть… Но я убей не помню, сколько насыпала. Надо семь ложек на семь делений…

— А почему в таком виде? — он нахмурился. — Моя футболка… Мы что, вчера?..

— Ты в своем уме? Ты ведь даже не пил… — она оглядела себя: вытянутая футболка, едва прикрывающая зад. — Купала его, вся вымокла… Почему мы все еще говорим?! Он плачет!

Паша молча отодвинул ее от стола, вылил то, что она успела намешать, и уверенными движениями приготовил новую порцию. Сразу видно человека, который привык просыпаться посреди ночи и быстро действовать. Да, она бы точно не смогла бы стать врачом. И не только потому, что не жаждала увидеть кишки. Просто со сна она, человек с высшим экономическим образованием, не сумела даже досчитать до семи.

— Ложись, я его покормлю, — бросил Паша.

— А как же… Ну, я без твоего разрешения… В смысле, я могу и такси вызвать…

— Ляг, женщина. И уймись.

— А футболку я… — ее мысли и слова никак не собирались в нужную последовательность, язык еле ворочался. — То есть не думай, что я лазила у тебя по шкафам… Платье, правда…

— За кого ты меня принимаешь? — Исаев вздохнул и потряс бутылочку, перемешивая детское питание. — Неужели я бы выгнал тебя в ночь после того, как ты меня выручила? Иди, отдыхай, голопопик. Не вводи в искушение.

— Я в трусах! — возмутилась она, натягивая футболку пониже.

Но все же подчинилась и торопливо исчезла в темном коридоре, и успела даже нырнуть под плед, пока он дошел, включил настольную лампу и уселся у нее в ногах кормить Никиту.

Пятно света легло на пол, тени сделались длинными, и Нику отбросило в детство. Тогда она болела, ночью у нее был жар, а мама вот так же зажгла ночник и сидела рядом. Поила теплым клюквенным морсом, рассказывала сказку и трогала лоб. А потом, когда Ника пропотела и почувствовала себя легкой-легкой, переодела в сухую ночнушку и уложила на свежую прохладную наволочку.

Во всей этой ситуации было что-то очень знакомое, домашнее. Настольная лампа горит, Ника лежит на диване, и кто-то сидит с ней, как с маленькой. Конечно, Паша сидел не с ней, а с племянником, но все равно было страшно уютно.

Ника вдруг поняла, что видит себя рядом с ним. Даже если он будет сидеть на этом самом диване через десятки лет, когда состарится, лицо покроют морщины, волосы поседеют, на руках выступят пигментные пятна, ей по-прежнему будет с ним хорошо и спокойно. Как бывает только с самими близкими людьми.