Исцеление

После показа по телевизору весть о его удивительных способностях разлетелась по всей России. Клинику буквально осаждали громадные толпы больных людей. Кто не мог сам стоять и ходить — присылали родственников. Гостиницы города, на треть всегда пустовавшие, забиты до предела, ГУВД среагировало оперативно, выставив постоянный пост у его клиники для поддержания общественного порядка — люди нервничали и иногда срывались, появились мошенники, сообразившие, что на этом можно неплохо заработать, якобы продавая очередь. Сотрудники ОБЭП отлавливали их, но, как и с наперсточниками, по-настоящему сделать ничего не могли, преступность совершенствовалась быстрее, а милиция шла ей вдогонку. Проблему решил сам Михайлов, попросив объявить в средствах массовой информации, что живой очереди у него нет, запись только по телефону на конкретную дату и время.

Михайлов прошел в операционную. Первой привезли старушку, которой можно было дать более 80 лет, но ей не было и 70-ти. Вся ее кожа пожелтела. «Завтра бы умерла, — подумал Михайлов, — рак печени».

Вскрыв брюшную стенку, он осторожно подбирался к печени и еще никак не мог привыкнуть к бескровному методу. Не потому, что не использовал обычных инструментов — скальпеля, зажимов, тампонов — ткани расслаивались без повреждающего эффекта и не кровили. Однако, казалось, что кровь вот-вот брызнет со всех сторон, и остановить ее быстро не удастся.

Опухоль, не пронизанная насквозь кровеносными сосудами, выглядела бело-серой, неровно-бугристой и отростчатой. Он направил на нее ладонь и она, как бы неохотно отцепляясь с насиженного места, собиралась на его перчатке. Печень, одновременно регенерируя и заполняя образовавшуюся пустоту, принимала свой обычный здоровый вид, желчные протоки очистились, и желчь свободно могла поступать в двенадцатиперстную кишку.

Выбросив опухоль, Михайлов принялся за метастазы, они находились повсюду: желудок, толстый кишечник, лимфоузлы и даже ему стало трудно представить, как еще этот человек жил.

— Проснись, — приказал он, женщина открыла глаза, — все, девочка, ты здорова, иди одеваться.

Но мышцы ног от длительного лежания ослабели и она с трудом, с помощью Светы, вышла сама. Ей еще не верилось в излечение, но радостное настроение и прилив бодрости говорили другое, Михайлов напомнил ей о дозированной нагрузке.

Второй — мужчина 40 лет — с такой тоской и обреченностью смотрел на Михайлова, что ему стало не по себе. «Похоронил себя заживо», — подумал он и бодро вслух произнес:

— Добрый день, парень, и будет он для тебя добрым, а сейчас — спать.

Николай Петрович вскрыл грудную клетку, ребра разошлись, обнажая перикард, раздвинув его, он увидел маленький клочок сердца, диаметром не более двух сантиметров, в котором билась, рвалась наружу, задыхаясь, сердечная мышца. Панцирное сердце. Плотный известковый слой окружил его, сдавливая, не давая работать, оставив небольшое окно, дававшее жизнь. По краям окна известь отламывалась, собираясь и прилипая к перчатке доктора, сердце словно бы задышало, освобождаясь от уз, и радостно всхлипывало: «Наконец-то, хоть глоток свежего воздуха». Наполняясь живительной кровяной влагой больше и больше, оно закричало: «Свобода, ура-а-а»! И, забившись ровнее, толчками, как азбукой Морзе, продолжало стучать: «Спа-си-бо-спа-си-бо-спа-си-бо».

«На здоровье», — прошептал Николай Петрович, закрывая рану и оставляя тонкий рубец на коже.

— Проснись, парень, иди, одевайся и пусть удача не покинет тебя, ты здоров!

— Я могу нормально ходить? — оглядывая себя и трогая появившийся шрам на коже груди, спросил он.

— И ходить, и бегать, и прыгать, а сейчас ступай, меня ждет следующий, — пояснил ему Михайлов.

Приняв до обеда 20 больных, он вошел в приемную. Стоявший там майор милиции подскочил к нему.

— Доктор, мне срочно нужно…

— Обратитесь к секретарю, — устало перебил его Михайлов и закрыл за собой дверь, пройдя в кабинет.

После громадной нагрузки у операционного стола ему требовался отдых — как обычно выкурить сигарету, выпить чашечку кофе и минут через пять пообедать.

— Я же говорила вам, майор, что доктор очень устает, он уже прооперировал 20 человек и с вами здесь говорить не будет. Совести у вас нет, даже в обед никакого покоя, не отдохнуть, не покушать, — раздраженно объясняла Вика, — но если вам очень нужно…

— Очень, очень…

— Я сама зайду и узнаю — примет он вас или нет, — закончила Вика.

Несмотря на все объяснения, майор попытался зайти сам, но стоявший у дверей каменной глыбой охранник, уже в халате, смотрел сквозь него на настенный календарь, внимательно изучая, словно первый раз видел, и не реагировал на майора никак. Майор попытался его отодвинуть, но, не шевелясь, он еще внимательнее стал изучать календарь и молчал, не отвечая на слова.

Вика внутри кипела от наглости милиционера, но потом улыбнулась: «Моська со слоном», — подумала она, вставая и наливая кофе, как любил Николай Петрович — ложечка сахара и немного молока. Презрительно посмотрев на майора, пялившегося на ее ноги, она зашла в кабинет, обозвав его про себя: «Котяра».

— Устал, милый?