Истребление персиян

Концептуалисты поседели, погрузнели, заняли университетские кафедры, заполнили все музеи. Но и сейчас они – “закаленные художественные подпольщики”. Неудобства от этой двойственности никто не испытывает, но она за себя отомстит. Смешное словосочетание “актуальное искусство” уже стало образом неопрятной старости. Пройдет еще лет тридцать, и томатный суп сделается только ржавой банкой, профессор-подпольщик – неведомой зверушкой, а километры инсталляций, которые никогда не взывали к чувствам, – совершеннейшей загадкой. Им была чужда страсть – кто же на них откликнется, как их вообще опознать? Это будет мертвый след, подобный узору надписи надгробной на непонятном языке, тянущийся из страны в страну, из здания в здание. XX век сильно преувеличивал собственную значимость, что давно понятно, но его последние десятилетия станут черными дырами, как Темные века с оставшимся от них таинственным мусором. А он тоже, наверное, был карточкой.

ТАТЬЯНА ТОЛСТАЯ:

И я надеюсь, что концептуализм как глупая выдумка, костыль, помогающий передвигаться, забавная игрушка, – лопнет. И останется живая поэзия. Надеюсь, что 99 % того, что концептуализм настрогал, исчезнет. А вот с Дмитрием Александровичем… с ним, может быть, с одним так не произойдет. Вот все умрут, а он – нет. У него есть маленький волшебный камушек за пазухой, и он его от гибели спасет, аминь.

АЛЕКСАНДР ТИМОФЕЕВСКИЙ:

Аминь.

Блаженная страна

О скуке и тишине

АЛЕКСАНДР ТИМОФЕЕВСКИЙ:

Давайте сегодня поговорим о скуке. Правда, непонятно, с какой стороны приступать. Это как – давайте выпьем море. Скука ведь так же необъятна. Скука – хандра (сплин), скука – тоска (ностальгия), скука – сон (тишина). Я бы начал с конца, со скуки-сна-тишины, но и эта тема широка – надо бы сузить. Возьмем сюжет, в котором скуки вроде бы нет.

У Языкова есть строчки пленительные, таинственные, совершенно загадочные, тем более что окружены они сплошным барабанным боем:

Там, за далью непогоды,
Есть блаженная страна.

Вы их, конечно, помните. Они из самого знаменитого его стихотворения “Пловец” (“Нелюдимо наше море”). Оттуда – “смело, братья, ветром полный парус мой направил я”. И – “облака бегут над морем, крепнет ветер, зыбь черней, будет буря: мы поспорим и помужествуем с ней”. И снова – “смело, братья!” – рефреном, как в песне, – “туча грянет, закипит громада вод, выше вал сердитый встанет, глубже бездна упадет!” И вот посреди всего этого красочного, почти эстрадного громокипения рождается бесшумное, неизъяснимое:

Там, за далью непогоды,
Есть блаженная страна:
Не темнеют неба своды,
Не проходит тишина.

Придется сейчас неизъяснимое – изъяснить, поэзию – разъять. Дело это не только неблагодарное, но еще и трудоемкое. С нетемнеющими сводами разобраться проще: тучек нету, солнышко светит. А “не проходит тишина” – это как? Не заголосит баба, не закричит ребенок, не чертыхнется старик. Лежи – не кашляй. Лес не шумит, филин не ухает, не шелестит трава. Ветер? Нет ветра. Воздух? Без воздуха. Никто тяжело, прерывисто не задышит – и уж точно не заговорит. Мысль изреченная есть ложь. Не будет ни стихов, ни молитв, ни песен. Даже плеск волны не раздастся, ласковый, примирительный. Только зеркало зеркалу снится, тишина тишину сторожит. Полная статика и вечное сияние: сонное жаркое недвижное безмолвие. Скука как экзистенция. Скука как космос. Скука как блаженство. Это ли не предчувствие Обломовки?

Но туда выносят волны
Только сильного душой!..
Смело, братья, бурей полный
Прям и крепок парус мой.

Так призывно заканчиваются языковские стихи. Был ли этот призыв вотще или кого-то все-таки вынесло в тишину – бог весть. И так нехорошо, и эдак плохо. Либо бурей полный парус по-прежнему носится в громаде вод, либо сгинул он, пропал в Обломовке-мороке, в Обломовке-наваждении. Истаяла блаженная страна за далью непогоды.

Но тоска осталась. Тоска по скуке.

Хорошо помню, как в детстве старики при встрече здоровались: “Как живете? – Слава богу, без изменений”. То есть, без допросов и даже без лишних вопросов, без судьбоносных постановлений партии и правительства, без ночных звонков в дверь и даже без дневных по телефону, как прежде, живем – хорошо, скучно.

Спаси, Господи, и помилуй правителей наших и глаголи мирная и благая в сердце их о Церкви Твоей Святой и о всех людех Твоих; да и мы, в тишине их, тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте.

Мы – в тишине их.

Спустя много лет я столкнулся с этим как с манифестом, шутливым, и всё же. Майя Туровская рассказала про свою заграничную приятельницу, которая напутствовала ее в аэропорту словами: “I wish you a boring flight”. “Пустое, – подумала в ответ Туровская. – Лучше б ты пожелала мне boring life”.