Истребление персиян

Всех приветствует Дадон…
Вдруг в толпе увидел он,
В сарачинской шапке белой,
Весь как лебедь поседелый,
Старый друг его, скопец.

То есть тот волшебник, что подарил Дадону петушка. Он требует выполнить данное царем слово: отдать всё, что старик ни попросит, а просит он шамаханскую царицу. Царь возмущен, царь отказывает колдуну, более того, он ударяет его жезлом по лбу, и тот умирает. Тогда со “спицы” (шпиля) слетает золотой петушок и клюет Дадона в лоб.

С колесницы пал Дадон —
Охнул раз, – и умер он.
А царица вдруг пропала,
Будто вовсе не бывало.

Итак, четыре трупа, а царица исчезла. Что это было? Непонятно. Сама смерть приходила (через соблазн). Исследователи задаются вопросом: отчего колдун должен быть скопцом? – но, по-моему, это совершенно понятно: сила притягательности персиянки показана по нарастающей. Сначала (за кадром) из-за нее поубивали друг друга два молодых здоровых парня; это естественно; затем соблазнился старик-царь, и наконец даже скопец не устоял! Красота – это страшная сила.

Мимоходом отмечу, что тут как-то и лебедь затесался (“весь как лебедь поседелый”), но я не знаю, что с ним делать, а обучайся я в Тарту, так знала бы, писала бы статьи в научные сборники и всюду, как параноик, видела бы знаки и символы. Например, непременно написала бы статью, в которой соотнесла бы фигуранта поговорки “когда жареный петух в жопу клюнет” с золотым петушком, а также с жар-птицей, а также с “цыпленком жареным”, причем я не исключаю, что такая статья кем-то из тартуских филологов давно уже написана, они обычно всю словесность прочесывают частым гребнем, и очень у них лихо получается. Представителем тартуской школы быть легко и приятно. Если уметь вовремя остановиться.

Так что я и остановлюсь, просто указав на то, что в этом тексте сошлись Персия, смерть и, до кучи, лебедь.

Далее у нас, в небогатом нашем списке русско-иранских контактов, Сергей Есенин, который, впрочем, до Персии так и не доехал. Вот что пишет есенинский приятель, издатель П.Чагин:

Поехали на дачу в Мардакянах, под Баку, где Есенин в присутствии Сергея Мироновича Кирова неповторимо задушевно читал новые стихи из цикла “Персидские мотивы”. Киров, человек большого эстетического вкуса, в дореволюционном прошлом блестящий литератор и незаурядный литературный критик, обратился ко мне после есенинского чтения с укоризной:

– Почему ты до сих пор не создал Есенину иллюзию Персии в Баку? Смотри, как написал, как будто был в Персии. В Персию мы не пустили его, учитывая опасности, какие его могут подстеречь, и боясь за его жизнь. Но ведь тебе же поручили создать ему иллюзию Персии в Баку. Так создай! Чего не хватит – довообразит. Он же поэт, да какой!

Летом 1925 года я перевез Есенина к себе на дачу. Это, как он сам признавал, была доподлинная иллюзия Персии – огромный сад, фонтаны и всякие восточные затеи. Ни дать ни взять Персия.

Надо ли говорить, что “моя дача” была виллой бакинского миллионера-нефтепромышленника, экспроприированная большевиками. Всё было ложью, от начала до конца, фарси обернулся фарсом, словно бы в насмешку над есенинским маскарадом, когда он форсил в цилиндре и лаковых штиблетах, – и это не каламбур, а рифмовка судьбы.

Но не только в саду прохлаждался златовласый крестьянин, поднимая миндалевидные, налитые водкой глаза на дев и прочие качели и фонтаны.

Поэт был на заседании литературного кружка при газете “Бакинский рабочий”, встречался с М.В.Фрунзе, 1 мая присутствовал на закладке поселка Степана Разина в Мардакянах, 5 мая принимал участие в открытии Клуба Объединенных Экспедиций Печати.

(Я прошу заметить! Степана Разина! Призрак персидской княжны бродит в тех местах.)