Истребитель

Альбом открывался изображением Антонова, жонглировавшего прочими персонажами. «Смертельный номер! Впервые на арене В.А. Антонов конструирует инженерное бюро в подвешенном состоянии!» Сам Антонов, широконосый, очень похожий, был подвешен на нити весьма тонкой. Он ухмыльнулся и не обиделся. «Звери в клетках на высоте седьмого этажа!» — ясное дело, кто имелся в виду. «Путилов, факир-престидижитатор! Выступление с тремя герметическими кабинами!» — Путилов изображен был голым, ибо своими ледяными обтираниями и прочей закалкой потешал всех. Чего закаляетесь, спрашивал Стромынский, в Инту готовитесь? А что ж, отвечал Путилов, вот не полетит наша рыбка — рыбкой звали ПБ-юо за обтекаемость, — и вместо дома как раз туда. Чудакчеловек, недоумевал Стромынский, неужели вы хотите ТАМ дольше жить? «Как можно, как можно дольше!» — уверенно отвечал Путилов. Идея с двумя кабинами была вскоре похерена как раз по его настоянию. Некрасов был представлен как вождь Ням-Ням с хвостовым оперением (и ел в самом деле неостановимо, куда все девалось, — бывают такие ненасытные тощие люди). «Файнштейн гнет стекло!» — и гнул, его детищем был плексиглас, у Файнштейна была изумительная судьба. Рассказывал он охотно и с легким как бы недоумением, словно сам удивлялся всем этим поворотам и уже не верил, что в четырнадцатом году окончил университет в Нанси, потом служил рядовым, получил солдатского Георгия, попал в Наркомат внешней торговли, оттуда переведен был в Италию, потом делал стекло для авиационных кабин и оказался фашистским шпионом. «А каким шпионом, спрашивается, я еще мог оказаться?» — удивлялся он простодушно. Он с такой легкостью менял службы и на каждой так хорошо продвигался, словно умел вообще все, — и никогда не роптал. «В Германии, — замечал Файнштейн назидательно, — уже вообще бы убили». Он догадывался, что Россия предназначена спасти евреев, а больше им спастись будет негде, поэтому пребыванию в шарашке он радовался. Файнштейн был почти идеальным работником, но у него была семья. У Антонова семьи не было.

Вышло это так: первый брак случайный, студенческий, с абсолютной мещанкой — вспоминать его Антонов не любил. Был ребенок, была вдовая теща-генеральша, над ребенком непрестанно сюсюкавшая, было некуда приткнуть чертежную доску, ибо все было занято беспрерывно сушившимся бельем, — Антонов думал к ним пристроиться, а вышло, что они пристраивались к нему, и обе презирали его за медленную карьеру. Както они нашли щель и смылись, в двадцать шестом это еще не было большой проблемой. Дальше случались связи, из которых серьезной была одна, что-то было в ней, чего он сам не понимал, но она оказалась умней и внезапно сбежала, не оставила следов, хотя Антонов искал, когда остыл. Стерла себя подчистую, как принято было у тогдашних стремительных девушек, работниц нефтехима и Метростроя. Тогда-то Антонов решил: никаких отвлечений, только работа, которая не предаст, — да и стыдно, товарищи, в тридцать семь лет отвлекаться на вопросы пола. Вот такая жизнь, как в шарашке, его устраивала, и сатирическая хроника была подтверждением того, что они на верном пути. Это было для него, как для Ленина субботники. Если люди высмеивают друг друга — значит, есть коллектив.

Он часто в Болшеве почему-то вспоминал ту, Марину, которая и сделала его человеком. Инициация мужчины проходит в два этапа, как вакцинирование от чумы по методу Коробковой и Туманского. Сначала он должен найти женщину, идеально подходящую ему, но это этап начальный; потом он должен ее потерять. Марина все сделала, как нужно, — и нашлась, и потерялась, — но теперь и именно здесь часто снилась. Поскольку она все равно была уже потеряна, а заменить ее было некем, хотя бы он и нашел еще одну зеленоглазую с косинкой, с таким именно золотым пушком на руках, — Антонову не на ком было ломаться и не о ком плакать. Сциллард — тот с ума сходил по семье, по жене и дочери, и Бартини, еще один беглый итальянец из капиталистического ада, все выкрикивал свое «Inconceptibile!»,а Антонов только иногда просыпался по ночам с особенно живым и ярким присутствием Марины.

5.

Вот тоже был случай. Просчитывать крыло Антонов поставил двух наиболее перспективных людей, лично ему не знакомых, — 465-го и 113-го, один лет сорока, прибывший из Канска, другой лет пятидесяти, из Норильска.

— Ну что же, будем знакомиться, — неприветливо сказал старший. — Откуда?

Младший назвал лагпункт.

— Не в том смысле. Откуда сам?

— Из Ленинграда.

— Это хорошо, я из Москвы, но бывал у вас регулярно. — Старший сильно картавил. — Где работали?

— В Академии наук.

— Не свисти, — грубо сказал старший. — Уж в Академии я знал всех.

— Я тебя тоже там не видел, — огрызнулся младший.

— И не мог видеть. Ты там не работал. Колись.

— Я заведовал теоретической механикой в военмехе, — озлился младший.

— Теоретической механикой, — с торжеством воскликнул старший, — в военмехе заведовал Крутков!

— Ну, — недоуменно подтвердил самозванец. — Я и заведовал.

Старший пристально вгляделся и сел на табурет.

— Юрий Александрович, — пролепетал он.