Истребитель

Летчик сбросил обороты и перевел истребитель в горизонтальный полет. Давно исчезли за сплошными плотными облаками очертания земли. Только сплошной молочно-белый ковер и слепящее солнце, а вокруг прозрачное, отдающее в черноту, небо. Глянул на часы, прикидывая, не пора ли возвращаться, и вдруг, словно громадное плотное одеяло упало на кабину. Все погрузилось в темноту. Говоров вскинул голову, пытаясь понять причину столь странного явления, но не успел. Голова, словно попав в громадную центрифугу, стремительно закружилась. В глазах вспыхнули пестрые ленты. Перекрученные, разноцветные. До невозможности яркие и отчетливые, они все быстрее и быстрее окутывали сознание, не позволяя сосредоточить внимание. И, наконец, взорвались совершенно немыслимым свечением.

Сознание уже не контролировало происходящее. Сколько времени продолжалось забытье, не понял. Ни малейшего признака случившегося. Бездонное небо, кучи облаков под крыльями, и смазанная линия горизонта далеко впереди.

Бросил тревожный взгляд на приборную доску: "Нормально. Высота, скорость, давление в системе, авиагоризонт. Все в порядке".

"Тысяча, чертей, что это было? — пронеслось в голове. И сам себе ответил: — После, все после". Плавно перевел ручку от себя и подработал рулями, уходя на разворот. Глянул на фото красотки Марлен: "Я в порядке, еще повоюем…"

А уже через десяток секунд кабина вновь погрузилась в полутьму. Но совсем не такую, как прежде. Обычный полумрак густой облачности. Он вслушался в ровный рокот двигателя: «Порядок». Вышел из облаков на трех тысячах. Отстегнул надоевшую маску и глянул на часы:

"Доклад придется писать по минутам. "Три двадцать одна". Отлично. Вилли обязательно придерется к круглой цифре".

По затылку пронесся легкий холодок: "Какой еще Вилли?"

Павел уставился на приборную панель. Он точно помнил, что никакой фотографии и тем более запрятанного в пластик маршрутного листа перед вылетом не было.

От волнения рука дрогнула, самолет клюнул носом и тут же выправился. Однако, как показалось Говорову, совершенно без его воли. И тут же пронеслись в мозгу недовольные мысли: "Пауль, старина, не стоило тебе вчера столько пить. Французский коньяк плохой помощник".

Говоров с ужасом уставился на свою руку, сжимающую ручку управления. Поразило все. И тонкая кожа лайковой перчатки, и кусочек белоснежной сорочки, выглядывающей из-под застегнутого комбинезона, но вовсе убил выпуклый, рельефный орел на торчащей в прорези манжеты запонке. Павел крутанул головой, чувствуя кожей гладкий шелк небрежно повязанного кашне. И уперся взглядом в стекло, отразившее его лицо. Хотя, какой там «его»? Совершенно незнакомое, с курносым задиристым профилем и клочком русых волос, торчащих из-под шлемофона.

Паника достигла предела, когда вновь скользнули в голове чужие, непостижимо понятные, но чужие, произнесенные на немецком, слова: "Слетал удачно, завтра выходной… Однако, к чему спешить, еще нужно сесть…"

"Стоп… — Паша попытался зажмуриться, чтобы стряхнуть наваждение. Черта с два. Чужая воля легко сломала невольное желание. И снова короткие рубленые фразы, комментирующие порыв: — Спать будем после…"

Понимание, что он медленно, но бесповоротно сходит с ума, лишило последних сил…

"Все, все чужое… Где я?" — не то что крик, даже шепот не вырвался из плотно сжатых губ.

И уже на пороге сумрака забытья прозвучали чьи-то едва различимые слова: "Крепись, Паша, крепись. Медальон… В кармане. Выбрось… иначе — все…"

Странно, голос, как спасительный круг, удержал, выдернул в реальность. Невозможную, дикую, но он дал тонкую нить к возвращению в свое «я». "Медальон…", — вспыхнуло изображение змеи, свернувшейся в клубок.

Потянулся к нагрудному карману. Рука даже не шелохнулась. Только слабое шевеление пальцев выдало попытку.

Неведомый Пауль дернул плечом, оторвал ладонь от ручки управления и потряс занемевшей ладонью: "Клинит, не дело. Нужно сходить к Фогелю. После ранения прихватывает", — пронеслось слабым облачком легкое раздражение.

Пробовать вновь Говоров не рискнул. Бессмысленно. Вновь накатила волна пустоты… И опять вынырнул на самом краю бездны… — Третий ковш… Вспомни… — слабый, похожий на стон, голос.

Волна пронеслась по телу. Кольнуло в оживающие руки, озарило понимание. Чужую волю отбросило на самое дно сознания…

Руль от себя, педаль в пол. Истребитель клюнул носом и сорвался в крутой штопор.

Истошно взвыл чужой голос, вызывая базу: — Падаю, машина не управляема… Падаю, — кричал немец.

— Пауль, прыгай… — донеслось из прижатой к виску гарнитуры.