Историки Греции

48. Началась она сперва, говорят, в заегипетской Эфиопии, потом спустилась в Египет, Ливию и большую часть царских земель. На Афины болезнь обрушилась внезапно и прежде всего поразила жителей Пирея, почему и говорили, будто пелопоннесцы отравили там колодези, — водопроводов там тогда еще не было; но потом она достигла и верхнего города, и людей тогда стало умирать уже гораздо больше. Но пускай о ней всякий судит по своему разумению, врач ли он или обыкновенный человек: и от чего она могла произойти, и какие причины способны были так переменить все состояние человека. Я же изложу только, какова она была и по каким признакам, ежели она нагрянет вновь, легче будет, что-то зная, ее распознать; все это я укажу, и сам болев, других недужных видев своими глазами.

49. Все были согласны в том, что от прочих болезней этот год был самый свободный; если же кто и заболевал чем-нибудь, всякая болезнь разрешалась чумою. Остальных, кто был здоров, без всякой видимой причины внезапно схватывал прежде всего сильный жар в голове; 168появлялась краснота и воспаление глаз; затем и внутри гортань и язык тотчас затекали кровью, а дыхание становилось неправильным и зловонным. Вслед за этим наступало чиханье и хрипота, а немного спустя боль переходила в грудь, сопровождаясь жестоким кашлем. Когда болезнь бросалась на желудок, она производила тошноту и извержения желчи во всех видах, обозначаемых у врачей особыми именами, причем испытывалось тяжкое страдание; а на большинство больных нападала еще сухая икота, дававшая сильные судороги, которые иных отпускали тотчас, а иных лишь много спустя. Тело было на ощупь не слишком горячим и не бледным, а красноватым, с синевой, и на нем высыпали пузырьки и нарывы. Но внутренний жар был таков, что больной не выносил прикосновения самой легкой шерстяной, холщовой или иной одежды, а раздевался донага и с особенною приятностью кидался в холодную воду. Многие, оставшись без ухода, от неутолимой жажды бросались в колодцы; и безразлично было, пил ли кто много или мало. Непокой и бессонница угнетали больного непрерывно. Но хотя болезнь была во всей силе, тело не ослабевало, а, сверх ожидания, боролось со страданиями, так что больные большею частью умирали от внутреннего жара на седьмой или на девятый день, все еще несколько сохраняя силы. Если же больной переживал эти дни, болезнь спускалась в живот, там образовывалось сильное нагноение, сопровождавшееся неодолимым поносом, от которого потом многие, обессилев, умирали. Так болезнь проходила по всему телу, начиная сверху, где зарождалась в голове; а если кто переживал самое тяжелое состояние, то болезнь давала себя знать поражением конечностей — детородных частей или пальцев рук и ног; и многие с выздоровлением теряли эти члены, а иные лишались и глаз. Были и такие, которые тотчас по выздоровлении забывали решительно обо всем и не узнавали ни себя, ни близких.

50. Болезнь эта превосходила всякое описание: мало того, что она поражала каждого с такою силою, которой не могла сопротивляться человеческая природа, необыкновенность свою яснее всего она являла в том, что все птицы и четвероногие, питающиеся трупами, — а многие трупы оставались без погребения, — или не приближались к ним, или, отведавши их, погибали. Доказательство тому — что эта порода птиц на глазах исчезла и не видна была ни подле трупов, ни в каком другом месте; а на собаках, что живут при людях, такое действие трупов было еще приметней.

51. Такова была та болезнь, — в общих чертах, без многих особенностей, какими она отличалась у отдельных больных. Никакою другою из обычных болезней люди в то время не болели; если же какая и появлялась, то разрешалась она чумою. Умирали и те, за кем не было ухода, и те, о ком все заботились; не нашлось, можно сказать, ни одного врачебного средства, употребление которого должно было бы помочь: что шло на пользу одному, то вредило другому. Ни крепкое тело, ни слабое не в силах было выдержать болезнь, она уносила всех и при всяком лечении. Самым же ужасным во всей беде был упадок духа — ибо при первом же недомогании люди теряли надежду, отдавались скорее на произвол судьбы и уже не сопротивлялись болезни, — а также и то, что при уходе друг за другом люди заражались и мерли, как скот. Наибольшая смертность была именно от заразы. А если иные из страха и не желали приближаться друг к другу, то погибали в одиночестве: так по недостатку ухаживающих опустело множество домов. Если же кто приближался к больным, то погибал сам, — больше всего это были люди, желавшие помочь, ибо из чувства чести они не щадили себя и посещали друзей, когда даже члены семьи под конец покидали своих, устав горевать по умирающим и сдавшись силе бедствия. Больше сострадания к умирающим и больным обнаруживали оправившиеся от болезни, потому что, сами пройдя через нее, они были уже в безопасности: вторично болезнь не поражала, по крайней мере, насмерть; другие им завидовали, а сами они от чрезмерной радости в настоящем готовы были верить, что и впредь никакая болезнь их не погубит.