Историк

— Ты должен! Мы уйдем от преследования! Мы справимся! Надо только подумать, как это сделать! Прерви бурю, Олаф! Буран туманит тебе разум! Зверь не дает тебе ясно мыслить!

— Отойди! Я прикончу его! Отойди! И я не причиню тебе вреда!

— Брось клинок! Олаф, зачем столько зла?!

— Злом мы называем пищу смерти! Мы кормим нашим злом смерть, чтобы она не пожрала наше добро! У тебя нет зла, Ханс! Ты недоделанный! Тебе нечем накормить смерть! За тебя ее кормлю я!

— Столько зла, Олаф! Смерть сыта им по горло!

— Она ненасытна! Особенно здесь — в снежной пустыне! Уйди, я не хочу нанести тебе вред!

— Но ты наносишь! Этим злом! Я не могу так жить, Олаф! Я не могу ходить по обагренному кровью снегу и спать среди холодных мертвых тел!

— Ты привыкнешь!

— Я не хочу привыкать! Я могу убивать ради жизни, но не жить ради убийства! Смерти не нужны столькие жертвы! Ты приносишь их не ей, а себе! Ты забыл! Ты не помнишь, что стало с преданными тебе охотниками, когда ты стал считать себя духом снежной пустыни!

— Я помню, Ханс! Но помни и ты! Я один остался стоять среди них, полегших на снегу! Несходящий снег скрыл их всех — холодных! А я остался стоять — сильнее зверя, мощнее грозы!

Жаркий озноб обдал меня холодной испариной. Я не смогу остановить его… Он сделает то, что обещал… И я — сделаю… Это все… Это конец… Такой конец? Всему? Или нет… Офицер… Он же свободен… Что же он стоит? Он же видит, что Олаф… Но он еще горит исступлением, он еще не разобрался…

— Уходите, капитан! Я пропущу вас! Я сдержу его! Что вы стоите?! Я долго не выдержу!

Офицер не двинулся с места — он стоит у стены как вкопанный, продолжая полыхать… Мне кажется, что сейчас вспыхнет и воздух, раскаленный его сдержанным гневом…

— Вы что, не поняли, капитан?! Седлайте мою «стрелу» и летите прочь! Скорее!

Офицер подключил потухший «шнур», распустил его двуглавой плетью, отстранил меня… Что же это? Он решил сразиться с Олафом? Но Олаф его… Я заступил ему дорогу — ему и Олафу… А в голове пульс мечется, как крыса в клетке…

— Не делайте этого, капитан! Только не это! Уходите отсюда! Скорее!

— А куда мне идти?

— В Штормштадт, в Хантэрхайм! Откуда пришли!

— Теперь все крепости системы для меня закрыты.

— Вас впустят! Вам откроют все врата!

— Меня в застенках замучают, пока разберутся.

— Не насмерть же… Не так, как он…

— Хуже, чем насмерть, хуже, чем он.

— Да, время прошло, вы теперь объявлены пропавшим без вести… Теперь «черные вороны» заклюют вас… Теперь вернуться вам нельзя… Но вы просто уходите!

— В снежную пустыню?

— Да, вам некуда теперь идти… Но он убьет вас…

— Кто он такой?

— Олаф — он боец и охотник Хантэрхайма с силой зверя, данной свыше силы воина. Он давно дышит свободным ветром северной пустыни. Он стал духом снежной пустыни, приходящим с грозой! Он стал оборотнем!

— Ментальный оборотень?

— Не знаю, какой! Я совсем запутался! Но с силой в нем пробуждается Зверь, которого он приучил к свободе и с которым еще не научился справляться!

— Одичал боец?

— Я прошу вас, уходите! Он же точно убьет вас теперь… Его же нельзя злить!

— И меня злить нельзя. Никуда я не уйду. Мне идти некуда. Да и тебя он здесь сожрет без меня.

— Он утихнет. Только уйдите!

— Он не ветер, чтобы просто утихнуть. А меня ты не прогонишь, раз притащил.

— Вы же офицер! Вы же умный! Вы же видите!

— Вижу, что ему «медвежья рубаха» впору, а тебе с ним справиться сил не хватит.

— Да, он берсеркер! Его простому бойцу не побороть! Уходите же!

— А я не простой боец — я офицер.

— Вы вообще не боец, вы — рабочий!

— Я офицер, созданный Хантэрхаймом!

Капитан бросил шинель, беря бич, — беря у меня из рук, будто я его и не держу… Теперь этот мощный разрядник трещит в его левой руке, когда в правой — шипит двуглавая плеть…

— Не надо, капитан!

— Я весь ваш спор слышал — вы в голос орали. Я знаю, что он нужен, но мне придется сжечь его, если он не перестанет мне угрожать.

Сжечь? Олафа? Огнем? Он ненавидит огонь… Осыпанный искрами Олаф только сбросил с плеч смердящую в тепле шкуру снежного зверя и взялся за второй клинок. Его суженные глаза сереют, скованные сталью, — они устремлены на руки офицера с холодом и расчетом хищника. Я знаю, что он не упустит ни одного движения, что его рывок будет сокрушителен.

Я не понял, кто отшвырнул меня в сторону, — Олаф или этот офицер… Просто крыса, бьющаяся у меня в голове, как в клетке, сдохла — пульс прервался и в глазах поплыло… Я все делаю не так… Олаф… Он не такой уж и сильный — он силен только тогда, когда его дух бушует бурей. Без этого ему не сразить офицера. Он теперь точно отпустит это зло… А этот офицер… На его скулах проступили красные черты жара, выстуженного холодными ветрами и вновь вспыхнувшего горячим костром… Он не пожалеет Олафа… Олаф никого не жалеет, кроме меня, и его, кроме меня, никто не жалеет… Офицер обвил горящим хлыстом его руку, а он боли теперь совсем не чувствует… А сейчас и офицер перестанет чувствовать боль… Тогда они друг друга на куски разорвут — и не заметят этого… А я… Я не знаю, что мне делать теперь. Что теперь я вообще могу сделать?!

Запись № 3