– Сын мой, раз уж ты отказываешься последовать за мной, прими этот магический талисман, который я приберегала до самой отчаянной минуты. Пока ты носишь на пальце это кольцо, ни сталь, ни яд не причинят тебе вреда!
– Вы сами видите, матушка, – отвечал принц с улыбкой, – с такой защитой мне ничего не страшно!
– Погибнуть можно не только от яда или клинка, – вздохнула королева.
– Не тревожьтесь обо мне! Самый могущественный талисман от всех опасностей – это молитвы, которые вы возносите за меня Господу. Воспоминания о вашей нежности поддержат меня на пути долга и справедливости, а ваша материнская любовь будет хранить меня, как бы далеко мы ни были друг от друга, и, подобно ангелу-хранителю, укроет меня своими крылами.
Рыдая, Елизавета расцеловала сына, и, когда пришла пора расставаться, сердце ее готово было разорваться в груди. Услыхав, что гостья уезжает, все царедворцы явились ее проводить, и до последнего все были с ней по-рыцарски учтивы, почтительны и услужливы. Несчастная мать была бледна и так опечалена, что едва стояла на ногах. Чтобы не упасть, ей пришлось опереться на руку сына. Когда они взошли на корабль, которому было суждено разлучить их с Андреем навсегда, королева Елизавета в последний раз прильнула к его груди и долго-долго так стояла – безмолвная, недвижимая, и ни слезинки не упало с ее ресниц. Когда же дали сигнал к отплытию, она в полубесчувственном состоянии упала на руки своих придворных дам. Андрей остался на причале. В тоске смотрел он на парус стремительно удаляющегося судна, уносившего то единственное, что он любил в этом мире. И вдруг ему почудилось, что вдалеке трепещет белое пятнышко: то его мать, собрав последние силы, поднялась на мостик, чтобы на прощание помахать ему платком: сердце подсказывало ей, горемычной, что сына она больше не увидит.
Едва ли не в тот же самый миг, когда мать Андрея покинула Неаполь, вдова короля Роберта донна Санча Арагонская испустила свой последний вздох. Ее похоронили в монастыре Санта Мария делла Кроче под именем сестры Клары, которое она приняла при пострижении, и на могиле поместили следующую эпитафию:
«Здесь, примером великого смирения, покоится прах приснопамятной святой сестры Клары, в миру Санчи, королевы Иерусалима и Сицилии; каковая королева, после смерти царственного супруга своего, по истечении года вдовства сменила преходящие блага на блага вечные и ради любви к Господу, по своей воле, избрала бедность, раздала имущество свое беднякам и приняла монашество в славной обители Святого Креста Господня, ее трудами учрежденной, в году 1344 от Рождества Христова, 21 января ХІІ индикта[7], где вела жизнь блаженную по закону святого Франциска, отца всех неимущих, и почила благоговейно в году 1345-м, 28 июля ХІІІ индикта, и на следующий день была похоронена в этой могиле».
Смерть донны Санчи ускорила катастрофу, которой суждено было обагрить неаполитанский престол кровью. Должно быть, Всевышний пожелал избавить от жуткого зрелища этого ангела смирения и любви, пожертвовавшего собой ради искупления прегрешений своего семейства.
Через неделю после похорон вдовствующей королевы Бертран д’Артуа вошел в покои Иоанны. Он был бледен, небрежно одет и кое-как причесан. Было очевидно, что мысли его пребывают в беспорядке и ажитации, не поддающихся описанию. Иоанна в испуге бросилась навстречу возлюбленному, взглядом вопрошая его о причине такого волнения.
– Я предупреждал, сударыня, – запальчиво вскричал молодой граф, – что в конце концов вы всех нас погубите, если не послушаетесь моих советов!
– Бога ради, Бертран, объяснитесь! Что случилось и каких советов я не послушалась?
– А случилось, сударыня, вот что: вашего высокородного супруга, Андрея Венгерского, папская курия только что признала королем Иерусалима и Сицилии, и отныне вы – не более чем его рабыня!
– Вы бредите, граф д’Артуа!
– Это не бред, сударыня, и чтобы вы поверили, что каждое мое слово – правда, добавлю, что папские легаты привезли коронационную буллу в Капую, и если бы не их желание дать новому королю время как следует подготовиться, они бы уже этим вечером были в Кастель-Нуово!
Королева склонила голову, как если бы к ее ногам пала молния.
– Когда я говорил вам, – продолжал граф с нарастающей яростью, – что на насилие нужно отвечать насилием, что надо сбросить иго этой позорной тирании, избавиться от этого человека прежде, чем у него появится возможность вам навредить, вы каждый раз шли на попятную, слушались своих глупых страхов, своей женской трусливой нерешительности!
Иоанна подняла на возлюбленного глаза, полные слез.