История знаменитых преступлений (сборник)_clone_2018-04-01

На третий день, ближе к вечеру, когда Елизавета стала готовиться к отъезду, монах вошел в ее покои и, светясь от радости, показал письмо с печатями, кои он только что в спешке сломал.

– Благодарение господу, наконец-то я могу предоставить вам, сударыня, неопровержимые доказательства моего усердия и прозорливости! – торжествующе воскликнул он.

Мать принца Андрея с жадным вниманием прочла документ, а потом перевела на монаха взгляд, в котором читались остатки недоверия, – она все еще не решалась предаться переполнявшей ее сердце радости.

– Да, сударыня, поверьте своим глазам, раз уж моим речам вы довериться не пожелали, – горделиво вскинув голову, продолжал монах. В оживлении и радости лицо его казалось менее уродливым, чем обычно. – И это не игра чрезмерно пылкого воображения, не иллюзия слишком доверчивого сознания и не предрассудок слишком ограниченного разума. Этот план я долго обдумывал, со всей тщательностью подготавливал и ловко провел в жизнь! Это плод моих ночных бдений, предмет дневных размышлений и дело всей моей жизни! Я прекрасно понимал, что в Авиньоне у вашего сына много врагов, которые не желают, чтобы он властвовал, но знал я и другое: в тот день, когда я, от имени нашего принца, торжественно пообещаю упразднить законы, ставшие причиной охлаждения между Папой Римским и королем Робертом, несмотря на истинную набожность последнего, предложение мое будет принято, однако откладывал этот решающий шаг до последнего момента. И как видите, сударыня, расчет мой оказался верен: наши враги в замешательстве, а ваш сын торжествует!

Он повернулся к Андрею, вошедшему в это самое мгновение. Принц услышал последние несколько слов своего наставника, а потому в недоумении застыл на пороге.

– Входите, дитя мое! – обратился к нему монах. – Наконец-то наши чаяния исполнились, вы – король!

– Король! – повторил Андрей, не зная, радоваться ему, сомневаться или удивляться.

– Король Иерусалима и Сицилии! Сударь, вам нет необходимости читать этот документ, принесший нам известие столь же счастливое, сколь и неожиданное. Узрите правду в слезах вашей матушки, посмотрите, как она торопится обнять вас и прижать к своей груди! Узрите ее в восторженной радости вашего старого наставника, готового пасть к вашим ногам и поздравить с титулом, который он узаконил бы и своею кровью, лишь бы вы поскорее получили желаемое!

– И все же, – заговорила Елизавета, отрываясь от своих печальных размышлений, – моя тревога нисколько не утихла, и известие, о котором вы говорите, ничего не меняет в наших планах. Мы уезжаем!

– Нет, матушка, ведь вы же не хотите, чтобы я покинул королевство в ущерб своей чести, – заговорил Андрей с воодушевлением. – Если я и излил в ваше сердце ту горечь и недовольство, которыми подлые враги отравили мою юность, не уныние руководило мной, а чувство собственного бессилия. Я желал, но не мог отомстить им жестоко и безжалостно за все их тайные оскорбления, унижения и подковерные интриги! Не силы недоставало моей руке, моему челу недоставало короны! Я мог уничтожить одного-двух из числа этих презренных – быть может, самых дерзких либо наименее опасных. Но пришлось бы действовать скрытно, и зачинщики остались бы целы и невредимы, а мне – мне бы ни за что не ударить в сердце этого дьявольского заговора! Возмущение кипело во мне, я стыдился самого себя, но был вынужден молчать. Зато теперь мои священные права признаны Церковью, и вы увидите, матушка, как все эти грозные бароны, все эти советчики королевы, все эти регенты королевства будут низвергнуты. Ибо теперь не шпага им угрожает, не битва им предстоит и не равный говорит с ними: их обвиняет король, закон выносит им приговор, а карает – топор палача!

– О мой возлюбленный сын, – в слезах вскричала королева, – ни на мгновение не усомнилась я в благородстве твоих порывов и законности прав. Но если твоя жизнь в опасности, разве могу я слушать голос иной, нежели голос страха? Могу ли дать совет иной, нежели мне нашептывает материнская любовь?

– Поверьте, матушка, если бы рука этих мерзавцев не дрожала, как и их сердца, вы давно бы уже оплакивали своего сына!

– Не открытого нападения я страшусь, но предательства!

– Моя жизнь – в руках Господа, как и жизни всех нас, и самый последний наемник может отнять ее у меня за поворотом дороги. Но король – он прежде думает не о себе, а о своем народе!

Долго еще пыталась несчастная мать увещеваниями и мольбами заставить сына передумать, но, когда прозвучал последний довод и пролилась последняя слезинка, видя, что разлука неминуема, Елизавета призвала пред свои очи Бертрама де Бо, верховного судью королевства, и Марию, герцогиню Дураццо. Доверившись мудрости старца и невинности юной девушки, она вверила сына их заботам в самых нежных и трогательных выражениях, после чего сняла с пальца кольцо искусной работы и, отведя принца в сторонку, надела его ему на указательный палец. Обнимая его, она заговорила дрожащим от волнения голосом: