История - нескончаемый спор

Какова связь между отрубленной рукой и посольством Вербеля (он в свое время ездил в Вормс с приглашением от гуннского правителя)? В подлиннике есть тонкость: Хаген отрубает ему «правую руку», и дело тут не в том, что он лишает его способности играть на скрипке, а в том, что правою рукою он, по убеждению Хагена, принес ложную клятву, когда заверял бургундских королей и самого Хагена, будто бы пригласившие их в гости гунны и Кримхильда питают к ним добрые чувства. Хаген, таким образом, как бы карает клятвопреступника[71]. В переводе остался лишь мотив «профессиональной непригодности» скрипача…

БОГ И СУДЬБА

Религиозность автора, отношение его к христианству и язычеству, дух, которым проникнуто его произведение, — в высшей степени сложные проблемы, которые не удается однозначно разрешить исследователям «Песни о нибелунгах». Одни ученые, исходя из многократных упоминаний в эпопее Бога, церковных обрядов, священнослужителей, утверждают, что она ни в чем не противоречит господствующей религии. Другие же, опираясь на анализ этики, жизненных установок и побуждений персонажей, солидаризируются с приговором, вынесенным эпопее Гёте: grundheidnisch. Противоречивость трактовки религиозно-идеологического содержания песни вынуждает быть сугубо осторожным в интерпретации соответствующих мест и высказываний.

Прежде всего приходится учитывать, что иные слова, которые в современном обиходе лишились прямой религиозной «нагрузки», полностью сохраняли ее в Средние века. Таково понятие «грех». О грехе действующие лица песни обычно не вспоминают, ибо этика героического эпоса в значительной мере унаследована от языческой эпохи, хотя бургунды и изображены в виде христиан. Но в «Песни о нибелунгах» фигурируют не только христиане-бургунды, но и язычники-гунны. И в уста последних вкладывать слово «грех» особенно неуместно (см. строфу 1146: «попробовать не грех»). Ю.Б. Корнеев может возразить мне, что в данном случае это слово (в устах придворных Этцеля) употреблено не в собственном, «техническом» смысле, — согласен; но в том-то все и дело, что слово в нынешнем, стертом значении перенесено в совершенно иную эпоху и среду![72]

Другой случай употребления слова «грех» в переводе не более удачен. В разгар боя между гуннами и бургундами Кримхильда не видит своего вассала Рюдегера и выражает разочарование и возмущение его поведением: она еще не знает, что маркграф мужественно пал, до конца исполнив свой долг вассальной верности. Потрясенный его гибелью, Фолькер, союзник Хагена, отвечает Кримхильде: «к несчастью, вы ошиблись, и коль я осмелился бы упрекнуть столь знатную даму во лжи, то сказал бы, что вы дьявольски его оболгали» (строфа 2230). Корнеев переводит: «Не будь грешно за лгуний считать столь знатных дам…» Но Фолькер думает не о грехе, а об этикете, которого он не может не соблюдать, несмотря на всю трагичность ситуации и горе, им испытываемое. Опять-таки слово «грешно» применено переводчиком в несвойственном той эпохе стертом значении[73]. Не менее бурную реакцию вызывает смерть Рюдегера и у короля Дитриха Бернского. Он восклицает: «Не Божья воля это… / Странна та месть, иль дьявол тут восторжествовал?» (строфа 2245 в переводе Кудряшева). Здесь кроется важный для средневекового сознания смысл. Люди той эпохи постоянно и неизбежно бились над загадкой теодицеи: если все в руке всеблагого Господа, откуда в мире зло? Катастрофическое нагромождение злодеяний по мере приближения к финалу эпопеи, естественно, порождает этот вопрос, и ответ Дитриха типичен в этом отношении, — дьявол насмехается над Божьей справедливостью. В переводе же Корнеева откуда-то появляется «грех» («Пусть грех простит им Бог!»).

Тот же Дитрих, узнав об истреблении всей своей дружины, впадает в отчаяние. «Смерть не пощадила их из-за моего невезенья», «моя не-судьба допустила это», — восклицает он (строфы 2320–2321). Понятия mîn ungelücke, mîn unsaelde, здесь употребленные, имели совершенно четкое значение, которое они сохраняли с языческих времен и которое получили от германской идеи судьбы. Человек обладает личной «удачей», «везеньем», определяющими его поведение и поступки. В наибольшей мере удачливы, «богаты счастьем» князья, вожди. Дитрих сетует на то, что судьба от него отвернулась, вследствие чего его дружинники, ранее ею «прикрытые», оказались беззащитными перед лицом врага и погибли. И поэтому глубоко неверен перевод Корнеева: «Наверно, за мои грехи меня карает Бог».

Трактовка переводчиком грехов по существу тоже подчас внушает серьезные сомнения. Об убийстве Зигфрида читаем: «Спокон веков не видел мир предательства такого!» (строфа 915), и еще: «Никто досель не совершал такой измены злой» (строфа 981). Так не мог сказать средневековый автор, ибо он превосходно знал о куда более злостном предательстве — о грехе Иуды! В подлиннике в первом случае читаем: «Такой неверности не должно было бы быть никогда!», а во втором: «Ни один герой с тех пор не совершал подобного злодейства»[74]. «С тех пор», а не «досель»!