История - нескончаемый спор

Еще раз подчеркну: речь идет о латентных, глубоко запрятанных от ясного, «дневного» сознания установках, о ментальности, на которую марксизм до самого последнего времени не обращал внимания и которую именно поэтому не был в состоянии проконтролировать. Тотальная идеологизация духовной жизни в нашей стране (и во всей контролируемой марксистскими партиями системе) привела, в частности, к неспособности сколько-нибудь глубоко и адекватно анализировать феномены духовной жизни и всерьез считаться с теми ее пластами и аспектами, которые не могут быть подведены под категории идеологии. Эта неспособность принять в расчет социально-психологические реальности, традиционную ментальность, религиозность, вероисповедание или этнопсихологические особенности людей, к несчастью, не преодолена и поныне.

Между тем выход за пределы «формационного мышления» необходим и неизбежен. Освободившись от шор, которыми так называемые «марксисты» отгородили себя от действительной духовной жизни, они были бы принуждены посчитаться со следующим фактом. Мы принадлежим к европейской цивилизации и, volens nolens, сознавая это или не сознавая, разделяем коренные ее ценности и представления, заложенные в основание культуры и воплощаемые всеми ее языками и знаковыми системами. Не следует забывать о том, что цивилизация эта в своих отправных моментах и последних глубинах — христианская, независимо от того, что она в значительной мере преодолела теологическую стадию и довольно последовательно секуляризовалась. Одним из компонентов христианского наследия является и эсхатологизм. Я полагаю, что вопреки воинствующему атеизму Маркса, хилиастическая эсхатология изначально таится в марксизме и что она, помимо его намерений и воли, вошла в самую плоть этого учения.

Как раз в философии истории, в учении о движении рода человеческого от коммунизма первобытного к коммунизму научному, этот эсхатологический хилиазм и содержится, становясь особенно ясным в периоды революционных выступлений масс.

* * *

Выше были вкратце изложены те основания, по которым теория общественных формаций представляется неадекватной для изучения исторического процесса. Философия истории, какова бы она ни была, всегда диктует некую схему, поневоле упрощающую бесконечно красочную и многообразную действительность. Весь вопрос состоит в мере и характере этой схематизации.

Я не касался здесь вопроса о соотношении «логического» и «исторического» в теории формаций. Философы и методологи находят правомерным обсуждать исторический процесс с высот абстракций, где историческая конкретика оказывается не более чем «помехой» для развертывания генерализирующих категорий и где ход истории без затруднений «выпрямляется» и резюмируется в «естественноисторических» общих законах. Логический метод, по словам Энгельса, «в сущности является не чем иным, как тем же историческим методом, только освобожденным от исторической формы и от мешающих случайностей». Логическое воспроизведение истории дает отражение ее процесса «в абстрактной и теоретически последовательной форме; отражение исправленное, но исправленное соответственно законам, которые дает сам действительный исторический процесс, причем каждый момент может рассматриваться в той точке его развития, где процесс достигает полной зрелости, своей классической формы»[361]. Вот против этого «освобождения» от «мешающих случайностей», «исправления» действительного хода истории и сведения ее процесса к «классическим формам» не может не восставать мысль «практикующего» историка.

Опирающийся на источники и на научную традицию историк лишен возможности следовать за философом и социологом в эти заоблачные высоты. Историк испытывает все сопротивление материала, который ему надлежит исследовать, упорядочить и осмыслить, не поступаясь особенным, индивидуальным, единичным и уникальным. Разумеется, он не остается рабом хаоса эмпирических фактов и руководствуется неким общим представлением об историческом процессе. Но здесь-то и возникает вопрос о применимости тех или иных социологических концептов в качестве орудий исторического анализа. Какого «масштаба» и «ранга» познавательные категории пригодны в нашем исследовании — общефилософские и предельно генерализирующие или же «теории среднего уровня», идеально-типические модели, которые строятся исходя не из глобальных конструкций, а вбирая в себя опыт исторического исследования? Я убежден в том, что историку необходима теория, но теория, не отрывающаяся от исторической почвы; то, в чем он нуждается, — не всеобъемлющая система, а комплекс теоретических посылок, поднимающихся над эмпирией, но ни в коем случае не порывающих с ней.