Самое живое и верное свидетельство о древнем славянском язычестве слышится, без сомнения, в чешских песнях, дошедших до нас от времен дохристианских: ибо они по своему происхождению старше всех известий о славянской мифологии (кроме одного Прокопиева), и возникли среди самой жизни языческой, а не в монастырях, где на все языческое смотрели, более или менее, с презрением. А в этих-то песнях и не является никаких определенных личностей богов, тогда как о богах вообще говорится беспрестанно. Если бы боги представлялись чехам-язычникам в ясно выдавшихся личностях, то личности эти сами собой отразились бы в их песнях, ибо поэзии, какая бы она ни была, сроднее определенный образ, чем общее, безличное понятие. Где Гомер непременно назвал бы Фемиду или Зевеса, властителя законов, Любуша говорит так перед своим сеймом: «Мои кметы, лехи и владыки (т. е. бояре, дружина и выборные)! Вот братьям разрешите правду:… по закону векожизненных богов, будут ли оба сообща владеть наследием, или разделятся поровну?»
Где римлянин или варяг благодарил бы за победу Марса или Тора и ему бы принес жертву, Забой опять славит всех вообще богов: «Брат! вот седая вершина: боги там нас одарили победою… Туда идем, к вершине, хоронить мертвых и дать пищу богам, и там богам-спасителям принести множество жертв и возгласить им любимые слова и (посвятить) им оружие убитых врагов».
Таких выражений много во всех этих песнях Краледворской рукописи, и везде являются боги безличные. Но эти боги также не были какие-нибудь философские, отвлеченные представления, а существа весьма материальные, которые жили в природе и владели ею. Они обитали в лесах, имели священные деревья: туда приходили в сумерках «им давать есть», т. е. приносить жертвы, били перед ними челом, произносили священные слова; они располагали судьбой людей, посылали им победу или поражение. Следующий отрывок из песни о Честмире и Влаславе покажет еще лучше, какое было у древних чехов вещественное представление о богах (они непременно требовали жертв), и в чем состояло тогдашнее славянское богослужение:
«Вскричал Воймир со скалы голосом, раздававшимся в лесу, из сильного горла воззвал он к богам: «Не яритесь, боги, на своего слугу, что он не жжет вам жертвы при сегодняшнем солнце (т. е. сегодня)». – «Жертва вещь должная богам, сказал Честмир, итак, мы поспеем теперь на врагов. Садись же ты сейчас на быстрого коня, пролети леса оленьим скоком, туда, в дубраву: там от дороги в сторону скала, богами возлюбленная: на ее вершине жертвуй богам, богам своим спасителям, за победу позади, за победу впереди… Прежде чем солнце… встанет над вершинами леса, подойдут и воины туда, где от твоей жертвы повеет столбами дыма, и мимоходом все войско смиренно поклонится». – И сел Воймир на быстрого коня, пролетел леса оленьим скоком, туда, в дубраву, к скале; на верху скалы он зажег жертву богам своим спасителям за победу позади, за победу впереди. Он им пожертвовал буйную телку: рыжая на ней лоснилась шерсть: телку эту купил он у пастуха, там, в долине, где высокая трава, дав за нее коня с уздою. Пылала жертва, и приближаются воины к долине, из долины идут вверх, в дубраву, воины, окруженные гулом: идут один за одним, неся оружие; каждый, идя кругом жертвы, возглашал богам славу, и никто, заходя, не медлил стукнуть (оружием)».
Чрезвычайно важны последние строки: древнейшее богослужение славян-язычников, о каком история помнит, производилось, следовательно, в лесу, под открытым небом, всяким человеком, и состояло в сожжении жертвы и провозглашении богам славы; не было ни храмов, ни жрецов, ни идолов.
У русских славян были такие же неопределенные божества, каким поклонялись в лесах древние чехи: упыри и берегини, род и рожаницы; одно любопытное свидетельство называет их именно древнейшими божествами русских. Более развитой религии, чем простое жертвоприношение силам природы, русские славяне, без сомнения, в древности не знали. Если бы они поклонялись каким-нибудь определенным личностям богов и кумирам, то Нестор едва ли бы прошел оные молчанием, когда рассказывал о «бесовских игрищах» этих племен. Напротив, обожание лично представляемых мифологических существ является в его повествовании только постепенно, при господстве варяжских князей. Разнообразные мифологии языческих племен имели вообще слишком мало внутренней силы, чтобы язычник, поселясь в чужой земле, мог удержать свое народное верование: варяги забыли на Руси о скандинавских божествах; но они, наверное, принесли с собой потребность в определенной, человекообразной мифологии, какая была у них в Скандинавии, в истуканах, какими так славилась Упсала: этим они, без сомнения, способствовали развитию народной мифологии подчинившихся им славян.