История абдеритов

Здесь оканчивается фрагмент. И, насколько возможно судить о целом по Этой небольшой части, сикофант, конечно, заслужил от советника Трасилла больше, чем корзину фиг. Во всяком случае, не его вина была в том, что высокий сенат Абдеры не приговорил нашего философа к темной камере. У Трасилла были недоброжелатели в сенате. И мастер Пфрим, ставший между тем цеховым старшиной, рьяно утверждал, что объявить какого-нибудь гражданина безумным до того, как это признает беспристрастный врач, – противоречит свободе Абдеры.

– Хорошо, – воскликнул Трасилл, – не возражаю, пусть сам Гиппократ[180] рассудит дело! Я согласен.

Разве мы не упоминали выше, что глупость советника уравновешивала его злобный нрав? С его стороны это была непростительная глупость – ссылаться на Гиппократа в таком сомнительном деле. Но ему, разумеется, не пришло и в голову, что его поймают на слове.

– Гиппократ, – заявил архонт, – несомненно человек, способный лучшим образом помочь нам выпутаться из этой затруднительной истории. К счастью, он как раз находится на Тасосе.[181] Быть может, удастся убедить его приехать к нам, если мы пригласим его от имени республики.

Трасилл несколько изменился в лице, услышав, что дело принимает серьезный оборот. Но большинство присоединилось к архонту. Незамедлительно был послан депутат с пригласительным письмом врачу,[182] и остальное время заседания сената было посвящено обсуждению того, с какими почестями следует принять Гиппократа. «Тут они поступили не вполне по-абдеритски», – подумают врачи, которые, возможно, окажутся средь наших читателей. Но где же было сказано, что абдериты никогда ничего не совершали, что было бы достойно и разумного народа? Тем не менее, истинная причина их желания оказать почести Гиппократу объяснялась вовсе не высоким уважением к нему, а исключительно тщеславным стремлением слыть людьми, умеющими ценить выдающегося человека. И к тому же, разве мы не имели уже случая заметить, что они были издавна большими любителями всяких торжеств?

Посланникам было приказано ничего не говорить Гиппократу за исключением того, что сенат нуждается в его присутствии и в его мнении по одному важному делу. При всей своей философии Гиппократ не мог себе и представить, что это за важное дело. К чему же, подумал он, делать из него тайну? Неужели всех членов сената постигла такая болезнь, которую нежелательно предавать гласности?

Однако он согласился на это путешествие весьма охотно, потому что давно стремился лично познакомиться с нашим философом. Но как велико было его удивление, когда после пышной встречи и после того, как он был представлен всему совету, архонт в превосходно составленной речи сообщил, что его пригласили в Абдеру исключительно для того, чтобы установить, безумен ли их согражданин Демокрит, и дать свое заключение о том, возможно ли еще помочь ему или дело уже зашло так далеко, что без дальних околичностей следует объявить о его гражданской смерти.

«Это, наверно, другой Демокрит», – подумал сначала врач. Но господа из Абдеры скоро рассеяли его сомнения. «Хорошо, хорошо, – говорил он себе, – разве я не в Абдере? И как можно забыть об этом?» Гиппократ не подал и виду, что удивлен. Он ограничился лишь тем, что похвалил сенат и народ Абдеры за то, что они высоко ценят такого гражданина, как Демокрит, и так близко принимают к сердцу состояние его здоровья.

– Сумасшествие, – заметил он с большой серьезностью, – пункт, в котором иногда сходятся и величайшие умы, и величайшие болваны. Но посмотрим!..

Трасилл пригласил врача к столу и учтиво окружил его обществом умнейших господ и прекраснейших дам города. Но Гиппократ, будучи близоруким и не имея лорнета,[183] не заметил, что дамы были прекрасны. И таким образом (без вины добрых созданий, стремившихся перещеголять друг друга в нарядах) они произвели на него не совсем то впечатление, на которое рассчитывали. Действительно, было жалко, что он не очень хорошо видел. Для разумного человека лицезрение прекрасной женщины всегда содержит в себе нечто весьма занимательное. И когда красивая женщина произносит глупость (что случается порой с красивыми женщинами так же, как и с уродливыми), то большая разница состоит в том, слышишь ли ты только женщину или же одновременно и видишь ее. Ибо в последнем случае все, что она говорит, склонны всегда находить разумным и учтивым или, во всяком случае, сносным. И так как абдеритки теряли это свое преимущество в глазах близорукого чужеземца, а он вынужден был судить об их красоте по тому впечатлению, которое они производили на его слух, то более естественно, что его представление о красавицах напоминало примерно то, какое составляет глухой о концерте с помощью своего нормального зрения.

– Кто эта дама, только что беседовавшая с остроумным господином? – тихо спросил он Трасилла.