Истории странных (ЛП)

Новость о том, что Олли отказывается убивать саранчу, распространилась среди поселенцев, и люди разозлились. Городские власти оштрафовали его отца. Одноклассники Олли издевались над ним и пытались заставить съесть одну из них. На улице, люди, которых Олли едва знал, бросали вслед ему оскорбления. Его отец чувствовал такой стыд и такую злость, что вообще перестал разговаривать с сыном. Внезапно Олли обнаружил, что у него нет ни одного друга, и совершенно не с кем поговорить, и ему стало так одиноко, что однажды он завел себе питомца. Это было единственное живое существо, которое терпело его присутствие — саранча. Он назвал его Тор, в честь древнего северного бога, и прятал у себя под кроватью в коробке из-под сигар. Он кормил его крошками, оставшимися после ужина, и подслащенной водой, а поздно ночью, когда ему полагалось спать, разговаривал с ним.

— Ты не виноват, что все тебя ненавидят, — шептал он Тору. — Ты просто делаешь то, для чего ты создан.

— Чир-чиррип! — отвечала саранча, потирая свои крылышки.

— Тсс! — шептал Олли, бросал в коробку пару зернышек риса и закрывал ее.

Олли стал носить Тора с собой повсюду. Он очень привязался к своему маленькому насекомому, которое забиралось ему на плечо и стрекотало там, когда на небе светило солнце, и которое весело подпрыгивало, когда Олли насвистывал песенку. Но однажды его отец нашел коробку с Тором. В ярости он вытащил оттуда саранчу, отнес ее к очагу и бросил в огонь. Раздался тонюсенький писк и тихий хлопок, и Тора не стало.

Когда Олли заплакал по своему мертвому другу, Эдвард вышвырнул его из дома.

— В моем доме никто не будет проливать слез по саранче! — проорал он и вытолкнул сына на улицу.

Олли провел ночь в поле, дрожа от холода. На следующее утро его отец, чувствуя себя виноватым оттого, что был так суров с сыном, вышел из дому, чтобы поискать мальчика, но вместо него наткнулся на гигантскую саранчу, спящую между рядами уничтоженной пшеницы. Эдвард отшатнулся в отвращении. Существо было большим как мастифф, с ногами, похожими на рождественские окорока, и усиками, длинными как хлысты для верховой езды. Эдвард побежал в дом, чтобы взять ружье, но когда он вернулся и уже собирался застрелить это существо, вокруг него поднялся рой саранчи. Насекомые влетели внутрь ствола ружья и закупорили его. Потом они закружили в воздухе перед ним, образовывая буквы, из которых сложилось слово:

«О-Л-Л-И».

Эдвард уронил ружье и ошеломленно уставился на гигантскую саранчу, которая теперь стояла на задних ногах, как стоял бы человек. Глаза у нее были не черные, как у саранчи, а голубые, как у Олли.

— Нет, — произнес Эдвард. — Это невозможно!

Но потом он заметил, что на шее этого существа болтается порванный воротник от рубашки его сына, а за ногу зацепился обрывок штанов Олли.

— Олли? — позвал он осторожно. — Это ты?

Жук пошевелил головой вверх-вниз, что было похоже на кивок.

У Эдварда странно закололо кожу. Ему показалось, что он как будто наблюдает всю эту сцену со стороны.

Его сын превратился в саранчу.

— Ты можешь говорить? — спросил Эдвард.

Олли потер одной задней ногой о другую и издал высокий стрекот, но это, похоже, было лучшее, на что он был способен.

Эдвард не знал, как ему поступить. Ему был отвратителен сам вид Олли, но все же с мальчиком нужно было что-то делать. Однако он не хотел, чтобы все об этом узнали, и вместо того, чтобы позвать городского доктора, который был страшным болтуном, он послал за мудрым Эриком.

Эрик приковылял на поле. Оправившись от первоначального потрясения, он промолвил:

— Все, как я и предсказывал. Потребовались годы, но его странность в конце концов проявила себя.

— Да, явно так и есть, — сказал Эдвард, — но почему? И как это обратить вспять?

Эрик проконсультировался со старой потрепанной книгой, которую он принес с собой — народным справочником странных состояний, который передавался в его семье из поколения в поколение, начиная еще с его прабабки, которая сама была странной{28}.

— А, вот оно, — произнес он, помусолив палец и перевернув страницу. — Здесь говорится, что человек с определенным странным характером и большим и отзывчивым сердцем, который чувствует, что больше не любим своими сородичами, принимает форму того существа, с которым чувствует наибольшую связь.

Эрик бросил на Эдварда странный взгляд, от которого тому стало стыдно.

— У мальчика был друг-саранча?

— Да, питомец, — ответил Эдвард. — Я кинул его в огонь.

Эрик поцокал языком и покачал головой:

— Возможно, ты обошелся с ним слишком сурово.

— Он слишком мягок для этого мира, — проворчал Эдвард, — но не важно. Как его вылечить?

— Для этого мне не нужна книга, — сказал Эрик, закрывая свой потрепанный том. — Ты должен любить его, Эдвард.