Истории будущего

В светском мире современной науки теологические решения уже не в почете. Мыслители девятнадцатого столетия попытались заменить ньютоновское представление о Боге как «каркасе» реальности концепцией «эфира», тонкой, словно паутина, среды, через которую перемещаются энергия и материя и по которой можно измерить скорость их перемещения. Предпринималось множество попыток обнаружить этот эфир, но ни одна из них не увенчалась успехом. Самой известной из их числа был эксперимент Майкельсона – Морли, проведенный в 1887 году. Ученые исходили из предположения, что скорость света должна быть меньше при движении против или поперек течения эфира, а потому надеялись выявить различие в скорости двух световых лучей, которые движутся под углом девяносто градусов друг к другу. Но никакого различия выявить не удалось. Тем самым сторонники теории А-серии сохранили гипотезу о потоке, текущем из прошлого в будущее, но не получили способов измерения этого потока. В главе 2 мы рассмотрим революционное решение Эйнштейна, раскрывшее эту загадку.

Детерминизм, причинность и стрела времени

Время в В-серии избегает парадоксов А-серии, но ставит два важных вопроса для размышлений о будущем. Во-первых, представление о блочном мироздании можно истолковать так, что будущее якобы предопределено и нет необходимости делать выбор. Тем самым подводится, как кажется, черта под свободой воли, этикой и моралью. Во-вторых, во времени В-серии изменения как бы не имеют четкого направления. Это серьезный вызов для мышления о будущем, поскольку мы лишаемся одного из наиболее эффективных способов прогнозирования – ведь если А влечет Б, то, когда событие А происходит, мы можем предсказать событие Б в ближайшем будущем. Ударьте по мячу; я уверенно предсказываю, что в ближайшем будущем он начнет двигаться. Если коротко, детерминизм и причинность угрожают нашим базовым предположениям о том, как справиться с будущим. Это высокая цена за простоту времени в В-серии.

К счастью, на эти вопросы есть хорошие ответы, которые подкрепляют наши интуитивные ощущения, которые подсказывают, что (1) мы все-таки можем строить будущее, ибо оно не полностью предопределено прошлым, и что (2) причина предшествует следствию, поскольку многие изменения протекают в единственном направлении – от прошлого к будущему.

Некоторые из перечисленных доводов восходят к древности, но в своей современной форме они опираются на фундаментальный сдвиг в научном мышлении, случившийся в конце девятнадцатого столетия и задавший рамки текущего понимания реальности и будущего для науки и философии. С семнадцатого века и вплоть до начала века двадцатого большинство ученых признавало детерминизм логичным и даже воодушевляющим. Они надеялись, что наука будет открывать все больше и больше механических законов, которые усилят нашу способность предсказывать будущее, и считали, что все события в «механистической» вселенной, от гибели солнца до лишней чашки кофе поутру, были, есть и будут предопределены с мига творения. Омар Хайям передал идею детерминизма поэтически:

Когда глину творенья Аллах замесил,
Он меня о желаньях моих не спросил.
И грешил я по мере отпущенных сил.
Справедливо ль, чтоб в рай меня Бог не впустил?

Если Омар Хайям прав, то всякое планирование возможного будущего бессмысленно. Счет игры известен заранее. Отменяет ли время B-серии идею выбора заодно со всеми нашими представлениями об ответственности, этике и морали? Ответ таков – совсем не обязательно.

Классический современный взгляд на детерминизм изложил великий французский ученый Пьер-Симон де Лаплас, блестящий математик, которому выпало жить в эпоху жизнерадостной уверенности во всесилии науки. В 1814 году он воспроизвел детерминистскую логику постньютоновской науки в работе под названием «Опыт философии теории вероятностей». «Происходящие события связаны с предыдущими посредством того очевидного принципа, что то или иное на свете не может случиться без причины… Потому мы должны рассматривать нынешнее состояние мироздания как следствие предшествующего состояния и как причину того, что воспоследует. Допуская наличие разума, способного постичь все силы, одушевляющие природу, и соответствующее положение живых существ, – разум, достаточно обширный для того, чтобы подвергнуть эти сведения анализу, – мы признаем, что он охватил бы одной и той же формулой движения величайшие тела мироздания и легчайшие атомы; для него не было бы неопределенности, а будущее, как и прошлое, предстало бы въяве перед его взором».

На практике же, признавал Лаплас, человеческий разум всегда будет оставаться «бесконечно отдаленным» от понимания, присущего такой всеведущей сущности²⁸. Наше неведение обеспечивает иллюзию свободы выбора. Но надо помнить, добавлял Лаплас, что свободный выбор – именно иллюзия.