Истоки

Помнишь наше детство? Высоко над ним до сих пор раскинул руки огромный ясень, с начала времён стоящий твёрдо, помнишь же – даже когда вся земля принималась раскачиваться от тугих ветров, он был непоколебим. Ось этого мира. Под ясенем – то выкопанная ямка с тайником, то груды делимых богатств, то тревожный разговор военного совета, то беззаботный треск костра. А то и просто – примятая трава, всё ещё хранящая тепло тела. Здесь принимались решения о вылазках на далёкие стройки, начинались походы и войны, сюда приносилась дань с подвластных земель и делилась добыча. Здесь произносились клятвы. И цена этим клятвам была высока. Нам не в чем винить друг друга – кажется, не было нарушено ни одной. Хотя я и старше, заводилой, лидером, всегда был ты. Ты рано выбрал ставку на интеллект, холодный расчёт – за тобой было не угнаться. Я же просто был рад бежать сквозь эту жизнь, как сквозь ветер, крича что есть сил лишь ради восторга слышать себя за свистом в ушах. Сегодня, когда по крышам вечно стучит мелкий дождь, каждый день я смотрю, как хищные, но беззубые, пасти сточных труб изливают в чашу нашей памяти, на все эти поля, обрывы, огороды и многоэтажки, даже на наш ясень – тёмную муть забвения. Но наступает новый рассвет – и снова над грязной дымкой утреннего тумана вздымаются его древние чёрные ветви. Я успокаиваюсь. Помнишь ли ты главное? Понятно, мы были вместе, это действительно трогательно, да и само это слово «вместе» оказывается неожиданно глубоким, но главное другое. Мы доверяли. Доверяли друг другу.

Посмотри в зеркало. Там человек, до боли знакомый, но так и не ставший тебе понятным. «Почему?» – думаешь ты. Я скажу тебе.

Да, я заговорю о ней. Хотя предательство я ощутил и раньше. Было много моментов. Вот один. Яркий день – в витринах всех магазинов блистает солнце. Огромные шрифты вывесок мелькают за стеклом, почти не читаясь, лишь взбесившиеся литеры Л, Е, Т, О словно играют в чехарду, догоняя на каждой остановке. В маршрутку входит женщина. Первые трещинки лет на лице, тугой узел постных волос, огромные красивые глаза. Этими глазами она легко окидывает салон и проходит вглубь, где долго стоит, никого не осуждая, а спелый янтарь созревшего дня, мелькающий в стекле, отражается в их щедрой глубине и проливается, не удерживаясь, на грудь. Вот и всё. Мало? Ты не встал, не уступил. Что-то шевельнулось, но отвёл глаза. Неужели это незначительно? Что же говорить о большем, если даже это, ничтожно лёгкое, ты не сделал? Конечно, было и большее. Вязкая глубокая ночь, тот угрюмый район, где единственная живая улица, точно чьё-то тело, заканчивается Т-образным размахом рук-переулков, упираясь в сияющий овальный нимб пульсирующей ночной жизни, где вечно горят души грешников – так вот, если это действительно распятие и действительно нимб, то там, куда падает взгляд Спасителя, истерзанного и уронившего голову к груди, чуть теснимые от пятен света к темноте стен, там, где копьё Лонгина пронзило тугую плоть, – там вечно кого-то бьют. Сопение, кряхтение, глухие шлепки – мало романтики, но где ты был тогда? Ты испугался. Умнее было отступить. Но вот я – живой и обвиняю тебя. Было много ещё чего, когда ты «не». Не смог, не сказал, не выдержал, не захотел. Хотя со стороны ты казался самым успешным. Маска? Было и большее.

Да, я заговорю о ней… Силой ли ты взял её тогда или она?.. Не могу поверить… Не знаю. Мне всегда трудно было понять женщин. Но даже если… Что теперь? Ты разрушил человека. Её больше нет. Той, которую… Я любил её. Любил, понимаешь?

Посмотри в зеркало. Там нет ничего. Там даже нет человека. Ты смотришь и ищешь себя в знакомых чертах. Но не находишь. «Кто это?» – думаешь ты. Я скажу.

Ты ошибся. Ты делал ставку на ум, но что это тебе принесло? Иногда ум оказывается глупостью. Он заставит отступить, искренность – сражаться. Кто прав? Есть намерение, есть деяние. Этот мир создан деянием, это его мир. Правильно, неправильно – нужно просто действовать, и только это и есть правильно. Но знаешь, в чём суть? Я ведь тоже в тебя верил. Боготворил тебя. Твой интеллект, чувственность, потребность в красоте… Будучи проще, грубее, глупее, я надеялся и верил, что только ты – и есть человек, только в тебе есть смысл. Подобие Творца или попытка Его создать. Моя шкура, если вывернуть её наружу, смердит тысячью древних инстинктов сквозь косматую грязную шерсть, царапает кафель когтями и рычит, просясь вырваться на волю. Я рано обнаружил внутри первобытного зверя, таящегося в тени. Пришлось прикармливать, уживаться, приручать. Но ты! Ты же должен был быть другим! Помнишь, нам в школе сказали, от кого мы произошли? Нам солгали. Мы не произошли, мы до сих пор обезьяны. Я признал это, но ты – хуже. До сих пор обманываешь себя и других, что это не так. Только это и составляет твой капитал. Но ты зверь. Который подлей, опасней, страшней любого другого зверя.