Истоки

Петр Александрович сиял. Подробнее обсудили дело уже дома, за самоваром, за столом, где хозяйкой была жена Посохина Мария Андреевна, в девичестве Шеметун. Эта осмотрительная женщина, поговорив о надеждах и заботах Петра Александровича, обмолвилась и о собственной своей озабоченности судьбою племянника Жоржика (Петр Александрович-де тоже его знает!). Очень она переживает за него. Ведь еще когда Жоржик был младенцем, мать его мечтала, каким он станет знаменитым инженером…

— Ну что ж, — закапчивая этот разговор, произнес Петр Александрович и принял чашку чая. — Разумеется, инженеры, организаторы нужны нам здесь вот как! Да не нам — отечеству! В годину бурь и опасности… все по местам, как на корабле!.. Нет, не дадим столь ценным специалистам гнить в окопах! Нечего нам мариновать всяких там извозчиков в тылу, на инженерских должностях, на устроении наших воинских дел!

Он заявил это прямо и убежденно. И обещал заняться делом молодого Шеметуна.

Следствием этого разговора было, что в один прекрасный день прапорщик Шеметун, Георгий Георгиевич, предстал перед полковником Петром Александровичем. В делах службы Петр Александрович не знал иных отношений, кроме служебных. Поэтому Шеметун твердо и безмолвно «ел глазами начальство» все время, пока оно говорило.

Ибо Петр Александрович, приняв рапорт молодого офицера, приветствовал своего нового подчиненного повелительными словами, будто выкованными из металла:

— Запомните, прапорщик: военнопленный — это раб. Наша Россия ничем им не обязана. Она даровала им жизнь, и этого довольно. Нельзя нянчиться с врагами! Наше отношение к ним просто и ясно. Зачем полезли к нам? Грабить захотелось! Грабить русскую землю! И вот многострадальная родина возлагает на вас долг сторожить их. Пусть возместят России трудом за весь причиненный ими ущерб, за сохраненную им жизнь. Предупреждаю, прапорщик, никаких безобразий с их стороны я не потерплю! Жалоб чтоб не было!

— Слушаюсь! — воскликнул Шеметун с непоколебимостью во взоре, а про себя подумал: «Ах ты старый хрен!»

Шеметун был купеческий сын и сибиряк. Тело он имел здоровое, как ствол сибирской березы. Плечи его подошли бы и фельдфебелю и генералу. Душа у него была трезвая и открытая, как сибирская степь. Вообще родина Шеметуна сказывалась во всем сложении его тела и души. Степные ветры над головой были ему куда ближе и понятнее, чем отвлеченные рассуждения Петра Александровича.

Просто и ясно: строителем и организатором обуховского лагеря Шеметуна сделала та же трезвость, которая сделала доктора Посохина мужем его тетки, хотя и была тетка старше доктора. Мать Шеметуна давно перестала мечтать о карьере инженера для сына. (Слово «инженер» почему-то внушало ей больше уважения, чем слово «генерал».) Шеметуну было предназначено куда более простое поприще: оно откроется, когда он станет хозяином отцовской фирмы, известной далеко за Екатеринбургом и Омском. Да и любил Шеметун пеструю, полнокровную суетню железных дорог — особенно Сибирской магистрали, живость сибирских ярмарок и среднеазиатских городов, резкий степной ветер и пьянящую атмосферу дальневосточных океанских портов.

Своих подчиненных прапорщик Шеметун не мучил — скорее по беспечности, чем по сердечной доброте. Солдат ополчения, присланных в его крошечный гарнизон, он поселил в бывшей людской, на первом этаже старого обуховского дома, в верхних этажах которого, по замыслу Посохина, должен был раскинуться лазарет. Поселив солдат в людской возле кухни, Шеметун больше о них не заботился. И солдаты были ему за это благодарны, потому что недостатки в обмундировании и в казенном продовольствовании не имели большого значения в деревне. В этой глуши, пусть меньшей, чем глушь деревенская, сам Шеметун считал бессмысленным одевать старых мужиков в щеголеватые мундиры, а казенными харчами, даже и приплачивая из собственного кармана, он все равно не накормил бы их лучше, чем это делали деревенские солдатки.

Но если Шеметуну удалось столь простым способом удовлетворить своих ополченцев, то собственную свою интеллигентскую душу успокоить ему было нечем.

— Интеллигентных людей там совершенно нет, и доброму молодцу не с кем потешить душу и сердце, — говаривал Шеметун молодым женщинам в городе, куда он зачастил, особенно в первое время.

И в самом деле, если оставить в стороне Александровское, то, — не считая простодушного грамотея, механика винокуренного завода, наплодившего кучу детей, больше от скуки, чем от любви, да мастера-сыровара, швейцарца с пышными бакенбардами, женатого на толстой русской женщине, — единственным интеллигентным человеком, с которым мог общаться в Обухове Шеметун, был ревизор винокуренного завода.