Истоки

— Ты Ленина слыхал? — продолжал Петраш. — И знаешь, конечно, чем вас Ленин баламутит. И я знаю. А еще я знаю такое, чего не знаешь ты, — о том, что говорил Ленин Вильгельму. Я читаю на многих языках и по-немецки читаю. И до последнего дня я жил среди немцев. Как по-твоему, могу я знать немцев больше, чем ты? Могу я знать их лучше, чем вот твой «товарищ», — здесь Петраш сделал особенно серьезное лицо, — вероятно, тоже питомец Ленина? — И опять прибавил по-чешски: — Тоже дурак, правда?

Солдат, растерявшийся было от дружного смеха смелых и веселых иностранцев, в конце концов возмутился и отбился от них. Фишеру было жаль его.

Однако к моменту отправки их отряда чехи все-таки подружились и с этим солдатом, и со всеми остальными, которым льстило внимание иностранцев. Весело проводили их чехи до самого вагона, нарочно крича:

— Война до победного конца! Прощались шумно, торжественно и весело.

Когда состав тронулся, разошедшиеся чехи опять же нарочно запели по-французски:

Allons, enfants de Ja palrie…

И гимн подхватили не только их новоиспеченные друзья, но и совершенно незнакомые солдаты в следующих вагонах, а потом Марсельеза утонула в русском:

Вставай, поднимайся, рабочий народ…

И с этой песней отъезжавшие молодецки вытягивались, лихо козыряя.

Когда стих грохот последнего вагона, чехи переглянулись и залились смехом.

104

— Смотрите, а ведь получается — и дальше получится… Нас бы направить в русские части, — сказал Петраш, обращаясь к развеселившимся, возбужденным товарищам. — Мы — правы. Чем больше отстаиваешь, чем больше приходится защищать правду, тем яснее, непреложнее и радостнее становится она для тебя самого. И только сквозь призму правды можно ясно и точно увидеть цель.

Приближались сумерки, небо поднялось высоко. И под его ласковым сводом в мягких вечерних тенях словно смягчилась даже выжженная каменистая земля между путей. Совсем близко, за путями и вокзальной оградой, слышно было, как отдыхает мир. Горели окна вокзала, обращенные на запад, а лица усталых людей издалека казались багряными.

Добровольцы смотрели, как высоко летают ласточки, как загнанный паровоз остановился поодаль, выдыхая черный дым и золотистый пар, как вдали, в разжиженном свете солнца, тянется длинный состав — теплушки, а в середине, будто жемчужина в ожерелье, — один чистый пассажирский вагон.

— Воинский эшелон! — первым объявил Фишер.

Вскоре зазвякали буфера, заскрипели тормоза, и волна зеленых русских солдат захлестнула водопроводные краны и хлынула к станционному зданию, разворошив суматохой сонный перрон. Часть из них, привлеченная знаменами, моментально сгрудилась у вагонов с чехами. А Фишер уже объяснял своим товарищам:

— На фронт едут! Из Петрограда!

И, в шутку засучив рукава, закричал, весело и вызывающе став в дверях:

— Поднимайтесь, будет митинг!

Солдаты были молодые, в новом обмундировании. Первый из них, с фуражкой, сбитой на затылок, без стеснения спросил Фишера:

— Вы кто? Пленные? Куда вас гонят?

— Никуда нас не гонят, мы — добровольно.

— Куда?

— С вами! Бить немцев!

Солдаты недоверчиво оглядели его, остальных чехов и знамена.

— Вы что, австрияки?

— Ничего подобного! Слыхали, ребята, о чехословацкой бригаде?

Солдаты молчали.

— Вы — австрийские офицеры!

— Опять не угадал, земляк. Мы — чехословацкие солдаты, как вы — солдаты русские.

— Врут, врут! — закричал кто-то в последних рядах увеличивающейся толпы. — Это австрийские офицеры!

— Ясно, врут…

Фишер по-прежнему загадочно улыбался любопытным.

— Не врем. Были австрийскими офицерами, а теперь — нет. Мы швырнули под ноги австрийскому императору его австрийские чины. Уж лучше быть простыми солдатами славянской армии, чем офицерами немецкого монарха!

Солдаты рассматривали их внимательно, недоверчиво.

— А почему? — поинтересовался кто-то в первом ряду.

— Почему? А почему вы сбросили царскую кокарду?

Из задних рядов к Фишеру протолкался юркий солдатик со смуглым лицом и, показав на белые буквы красного полотнища, крикнул:

— Ну ладно, а вот это отставить! Да еще напиши: «Долой войну!»

— Еще чего! Мы лучше напишем: «Долой императора!»

Фишер улыбался: стоя выше солдат, он чувствовал явное превосходство. Товарищи его за спиной тоже улыбались.

— Гляньте, смеются над нами! Очки втирают! Офицеры они!

— Эй, граждане, австрияки! Коли вы против императора, так и пишите: «Долой императора! Революция до полной победы! И — война войне!»

Кадет Горак громко засмеялся:

— Вот это придумал!

Вперед вышел Петраш, спокойный и тоже улыбающийся.

— Что вы сказали, то мы и делаем. Долой императора! Отлично. Но где он, контрреволюционный-то император? Война — войне! Хорошо. Вот мы и идем на войну против императорской войны. Революция — это война против всех царей и кайзеров. А потому — революционная война против кайзера до полной победы!.. Как вы делали революцию? С поклонами, в белых перчатках, что ли? Бросали оружие при виде царской полиции?

Кто-то вдруг дерзко крикнул в затылки напряженно слушавших:

— Буржуазный офицерский обман!