Читаем Истоки полностью

Томану приятно было чувствовать свои мускулы и бег крови по жилам. Ои думал о тех днях в окопах, когда в полях сходит снег и пробивается зелень. Тогда люди, обманутые тишиной, начинают верить в победу и мир, и каждый выстрел, прогремевший в такую минуту, силой своей пробуждает силу, спавшую в людях.

В таком настроении однажды пришло сумасбродное решение, и Томан вдруг резко повернул назад: зачем я здесь?

Холодок пробежал по коже — до того упоительна была новая мысль. Томан побежал, будто мог опоздать к чему-то; еще ему вспомнился поручик Миончковский: если б уехать с ним вместе — вот радость была бы!

Однако мысль о Миончковском сейчас же потянула за собой воспоминание о последней проведенной с ним ночи: посмертная маска прошедших дней, пустой, остылый мир, холодные прикосновения к чувствительным кончикам нервов…

И когда Томан снова взглянул на поля, увидел: земля, только что внушавшая смелые замыслы, мечется в холодной тревоге под напором ветра. Так же металась она перед боем и после — над трупами. По такой земле, под такими ветрами бродят с пересохшим горлом смертельно усталые солдаты…

По дороге от лагеря медленно шли парами четверо пленных. Томан, не раздумывая, уклонился от встречи, свернув на тропинку в луга. Он чувствовал, что на него смотрят, и передернулся, вспомнив Грдличку и Кршижа.

«Эти-то не сумеют сказать всему прости-прощай», — смутно подумалось ему.

А в лагере его уже искали. И тогда впервые в душе Томана что-то восстало против этого.

Лейтенант Фишер, который постоянно испытывал потребность в новостях, как пьяница — в алкоголе, издалека кричал ему:

— Вы уже говорили с Петрашем?

Когда Томан приблизился, Фишер объявил:

— Петраш, возможно, поедет в Киев, в Союз! Пошлем коллективное заявление о том, что хотим работать!

— Я уже подал заявление, — нерешительно проговорил Томан.

Взгляд его против воли остановился на Гораке, который в это время спорил с двумя кадетами.

— Ну ладно, — говорил он, — пусть на работу! Но главное — попасть потом в армию!

Над тощей акацией, осенявшей «The Berlitz School», вились галки, а небо над ними томило бледной пустотой.

Несколько «блажных кадетов» с нарочитым безразличием искали недостающего игрока. А Фишер, которого уже никто не слушал, все твердил:

— Если мы, чехи, здесь, в тылу, станем работать на оборону — это поможет нашим на фронте!

— Что-то надо делать.

Томану страшно захотелось уйти — но мысль, которой он так опасался, уже вырвалась на поверхность.

— Что делать? — выкрикнул кто-то.

— Что? В других местах чехи уже создали организацию!

— В других местах организованные чехи уже на свободе!

— Кое-где чехи вступают уже и в чешскую армию!

— Разрешат ли нам ее наконец?

Фишер с непонятным раздражением принялся вдруг ругать все чешские союзы в России, всех лодырей, заседающих по киевским кафе.

— Пулями их разогнать надо, чтоб перестали заводить свары и смуту среди пленных!

* * *

И снова вокруг Томана собралась кучка кадетов, готовых до позднего вечера, сияя глазами, ходить по укромным местечкам, где им не мешали бы посторонние. Томап с трудом отвязался от них, сославшись на необходимость написать сегодня письмо.

Но еще до обеда, едва переводя дух, ворвался к нему разгоряченный Фишер и переполошил всех свежей новостью:

— Нам объявили бойкот!

Разом, как пыль от порыва ветра, среди кадетов поднялась буря — они так и вспыхнули.

И сама земля покорилась ветру. Снова двинулась она к горизонту. В разливе колосьев таяла смутная грусть, ненадолго павшая кому-то на сердце.

Вечером к Томану заглянул лейтенант Крипнер, живший в «штабном» бараке; кадеты встретили его появление воинственным ропотом. Из угла в угол перекликались они через голову Крипнера:

— Чего лезете? Здесь говорят по-чешски!

Кадет Блага, расхаживающий мимо Томана с Крипнером, как на ходулях, воскликнул:

— А ну, какую-нибудь союзническую!

— Нашу, гасконскую!

В конце концов кадеты, валявшиеся на койках, запели, уставившись в потолок:

Contre nous de la tyrannie. [169]

Возмущенный Ржержиха проводил растерявшегося Крипнера на улицу; Томан не решился пойти с ним. А кадеты кричали им вслед, передразнивая немецкое произношение:

— Эй, маэстро Зезиха! Маэстро Зезиха!..

Ржержиха, вернувшись, стал посередине комнаты и устало, не скрывая своего презрения, объявил:

— Вот что, невоспитанные мальчишки, я завтра отсюда переселяюсь.

Но надеты зааплодировали:

— Браво! Итак, у нас теперь одним больше!

Ржержиха кинул фуражку на кровать и лег.

— Не перевариваю такого мальчишества!

— И такой измены? А?

— Какая там измена! Просто озорство! Вам, деточки, за школьной партой сидеть да отцовской розги пробовать. Вас еще надо пообтесать в приличном мирном обществе! Пансион вам нужен или исправительная колония, а не военно-полевой суд. Все болтовня! Ах… подите вы…

И он повернулся ко всем спиной.

Кадеты, грубо хохоча, предлагали помочь ему выселиться. Хоть сейчас, пожалуйста! Блага, засучив рукава, размахивал руками, как ветряная мельница.

Слсзак в отчаянии стукнул книгой об стол:

— Читать не дают, черти!

Томан в душе согласился с ним.

* * *
Перейти на страницу:

Похожие книги