Источник судьбы

Альдхельму с братом и сыном, которые уже ждали во дворе, пришлось подождать еще какое-то время. Постепенно в гриднице собралось еще человек десять знатных фризов: аббат Бернульф заверил их, что им ничего не грозит, да и любопытно было увидеть, чем же все кончится. Наконец Харальд распорядился впустить Альдхельма.

Сегодня тот имел уже не такой гордый вид и едва смел поднять глаза на норманнского конунга. Его родичи выглядели не лучше, и только женщины смотрели на графа во все глаза, пытаясь понять, чего им ждать от него теперь.

Принесенные подарки состояли из нескольких дорогих одеяний, плащей и накидок, украшенных самой дорогой тесьмой, изготовленной в византийских геникеях — шелковой с золотом и мелкими самоцветами. Также были принесены несколько кубков и большое позолоченное блюдо.

— Надо же, не все сгорело! — хмыкнул Харальд. — Только вот гарью от этих вещей несет так, что хоть нос затыкай. Да и сами вы тоже попахиваете… Э, Альдхельм эделинг! Да у тебя, кажется, борода обгорела! Надеюсь, она будет напоминать тебе о том, как опасно ссориться со мной! — окончил он под смех своих хирдманов.

— Я никогда не забуду этих дней, Харальд кюнинг, — бегло глянув на него и снова отведя глаза, ответил Альдхельм. — И мой род никогда не забудет.

— А чтобы вы лучше помнили, кое-кто из твоего рода пока останется у меня, — продолжал Харальд. — Чтобы ты случайно не забыл твои вчерашние обеты. У меня в доме останутся твои дочери, а еще я заберу кое-кого из семьи твоего дяди Эвермода. Того, что живет в маршах и является настоящим главой вашего рода, я ведь не ошибся?

Альдхельм изменился в лице. Он сам от рождения жил в Дорестаде, но истинным главой рода считался его дядя, старший брат отца, проживавший у моря, на родовом терпе. Ландоальд, отец Альдхельма, когда-то перебрался в вик, чтобы удобнее было вести торговлю, поскольку земельной собственности ему, как младшему, не полагалось. Даже если бы вся семья Альдхельма погибла этой ночью, за них было бы кому мстить. К утру Харальд вспомнил об этом и решил обезопасить себя и с этой стороны.

Его дочери, услышав слова Харальда, побледнела и прижалась к своей матери. Кроме той темноволосой девушки, что вчера пыталась спасти своих родичей, среди женщин семьи оказались еще три девочки-подростка, лет где-то от четырнадцати до десяти. Старшей на вид было лет шестнадцать, и при свете дня, поуспокоившись, она выглядела еще красивее. Тем более что для посещения графа ее одели в настоящую византийскую столу — из драгоценного фиолетового самита с золотыми узорами в виде диковинных птиц. По франкскому обычаю подол был приподнят, заложен в красивую складку и заколот золотой булавкой, а пояс так плотно покрывали золоченые бляшки и стеклянные бусины, что казалось удивительным, как он вообще сгибался. На непокрытой темноволосой голове лежал венок из белых подснежников, придававший девушке сходство с одной из богинь весны, которых вчера чествовали норманны и фризы.

— Насчет моей дочери… моей старшей дочери Рейнельды, — прокашлявшись, заговорил Альдхельм и бросил взгляд на темноволосую, показывая, о ком идет речь. — Я думал о ней… Я хотел предложить тебе, граф Харальд… Если будет на то твоя воля… В знак моей дружбы, по… покорности и воли к примирению… Не будет ли твоей воли на то, чтобы твой брат, граф Рерик, взял мою дочь в жены? Если и его воля тоже… Моя дочь — королевского рода и достойна вас, а я даю за ней такое приданое, что даже иному королю было бы не стыдно…

Рерик в изумлении поднял брови, но промолчал, пока не зная, как оценить такое предложение.

— Я подумаю, — надменно ответил Харальд, окинув быстрым взглядом озадаченные лица ярлов, а также обоих аббатов, которые одинаковым жестом молитвенно сложили руки. — И объявлю тебе свое решение. Но до тех пор твоя дочь останется у меня.

— Я прошу тебя, граф Харальд! — высокая женщина средних лет, жена Альдхельма, шагнула вперед, умоляюще глядя на норманна. — Будь милосерден к нашей дочери — ведь она знатного рода, благочестива, она ни в чем не виновата перед тобой. Ты не допустишь, чтобы честь ее пострадала…

— Не волнуйся, госпожа Амальберга, твоей дочери не будет причинено никакого вреда! — вместо мужа ответила Теодрада, и на ее лице сейчас было то выражение решимости, которое оба брата уже хорошо знали. — Я обещаю тебе это.

— Благослови тебя Бог, госпожа графиня! — Амальберга прижала руку к груди. — Я поручаю мою девочку тебе… и милосердному Господу.