Исступление. Скорость

В детстве Кот ненавидела свое имя, прибегая к его полной форме только в том случае, когда надо было молиться. Ее имя представляло собой поверхностное, глупое искажение реально существующего слова, и поэтому, когда другие дети принимались дразнить ее, она не могла придумать ничего для самой защиты. Учитывая, что ее мать звали Энне – просто Энне, – подобный выбор имени был не просто легкомысленным, а бездумным, даже зловещим. Бóльшую часть своей беременности Энне жила в коммуне радикально настроенных энвироменталистов – ячейке печально знаменитой Армии Земли, – которые считали, что спасение природы оправдывает любую жестокость. Они набивали в стволы деревьев железные костыли в надежде, что лесорубы, работающие мощными бензопилами, покалечат руки. Они сожгли дотла две консервные фабрики, сожгли вместе с беспечными ночными сторожами, они саботировали сборку строительного оборудования в пригородах, наступающих на нетронутые пустоши, и даже убили одного ученого в Стэнфордском университете за то, что он использовал для своих лабораторных экспериментов животных. Под влиянием этих людей Энне Шеперд перебрала множество имен для своей дочери: Гиацинт, Лужок, Марина, Снежка, Бабочка, Листок, Капелька и так далее, однако когда ей приспела пора рожать, мать Кот уже не жила в коммуне энвироменталистов и потому назвала дочь в честь коммунистического Китая. Как она сама объясняла: «Я, душечка, внезапно поняла, что китайская общественная система – сама справедливая на земле, да и имя Китай очень красивое». Впоследствии Энне никак не могла припомнить, зачем она заменила букву «и» на букву «о». Впрочем, к тому времени она уже вовсю трудилась в подпольной лаборатории по производству амфетамина, расфасовывая наркотик по крошечным пакетикам, каждый из которых шел на улицах по пять долларов. Эта работа отнюдь не мешала ей время от времени «контролировать» качество товара, так что многие и многие дни не оставили в ее памяти никакого следа.

Имя Котай нравилось Кот только в те моменты, когда она молилась Богу, поскольку она рассчитывала, что благодаря его необычности Он лучше запомнит ее и выделит среди многочисленных Мэри, Сьюзен, Джейн, Трейси и Линд.

Теперь она стала старше; странное Котай превратилось в демократичное Кот, и собственное имя больше не вызывало у нее ни положительных, ни отрицательных эмоций. Это было вполне обычное имя, не хуже и не лучше, чем у других. Возможно, Кот просто поняла, что она – настоящая она – не имеет никакого отношения ни к имени, ни к тем шестнадцати годам, которые она прожила с матерью. Никто не мог бы поставить ей в вину страшную ненависть и животную похоть, которые она повидала, никто не мог бы презирать ее за непристойную брань, которую она слышала, никто не имел права обвинять ее ни в жестоких преступлениях, которым она стала свидетельницей, ни в каких-то вполне определенных вещах, которые хотелось получить от нее любовникам ее матери. Ни имя, ни постыдный опыт еще не определяли ее как личность; напротив, характер Кот развивался под влиянием снов, надежд, вдохновения, самоуважения и врожденного целомудрия. Она никогда не была мягкой глиной в руках других – она была твердой и неподатливой, как камень, из которого только ее собственные решительные руки способны были вылепить такого человека, каким ей хотелось стать.

Все это Кот окончательно поняла примерно год назад, когда ей исполнилось двадцать пять лет. Мудрость пришла к ней не ослепительным озарением, а постепенно, подобно тому как медленно, не спеша покрывается ползучим вьюном участок голой земли, чтобы в один прекрасный день на том месте, где не было ничего, кроме бурой почвы, вдруг зазеленели изумрудные листья и распустились крошечные голубые цветы. Впрочем, необходимый опыт всегда давался ей нелегко – Кот приходилось прилагать усилия, чтобы его добыть, – но, благоприобретенный, он начинал казаться совершенно естественным.

Старый фургон проваливался в темноту, поскрипывая всеми своими частями, словно дверь, которую давно не открывали, скрежеща, словно старые часы, которые настолько проржавели, что уже не могут верно сосчитать оставшиеся до рассвета секунды.

Глупо было решаться на это путешествие. Глупо и безрассудно.

Но иного выхода у нее не было.

Именно к такому решению Кот шла всю свою жизнь. Впрочем, безумство храбрых никогда не возбранялось на поле боя, хотя и считалось прерогативой мужчин.

Кот промокла до нитки и теперь стучала зубами – не то от холода, не то от страха, – но, как ни странно, впервые в жизни она чувствовала в душе уверенность и непоколебимое спокойствие.

– Ариэль, – негромко шепнула она.

Так, одна запертая в темноте женщина негромко беседовала с другой, стараясь подбодрить и утешить далекую подругу.

Глава 6