Исступление. Скорость

Кроме полицейских Кот приходилось беседовать с огромным количеством врачей. Курс лечения включал не только исцеление полученных ею порезов, ушибов и укусов; несколько раз Кот обсуждала свои впечатления и переживания с психоаналитиками и психиатрами. Самым настойчивым из них был доктор Кевин Лофглан – полный, но подвижный, как мальчишка, несмотря на свои пятьдесят с хвостиком лет, человечек, заливавшийся приятным, мелодичным смехом и постоянно теребивший мочку правого уха, отчего она постоянно была багрово-красной.

– Мне не нужно никакое лечение, – заявила ему Кот. – Жизнь – вот лучшее лекарство.

Он не понял ее, и Кот захотелось рассказать ему об отношениях взаимной зависимости, которые сложились у нее с матерью, хотя в последние десять лет – с тех пор как она стала жить самостоятельно – эти отношения прервались. Врач хотел облегчить ее страдания и помочь примириться с горем и болью потерь, но Кот возразила:

– Я не хочу учиться справляться с болью, доктор. Я хочу чувствовать ее. Не ощущать, а чувствовать.

Когда он завел речь о посттравматическом стрессовом синдроме, Кот заговорила о надежде; когда он толковал о самореализации, Кот говорила об ответственности; когда он витийствовал о способах повысить самооценку, Кот говорила о вере и доверии, так что в конце концов врач пришел к выводу, что бессилен помочь человеку, который говорит на совершенно ином языке, нежели он сам.

Врачи и сиделки боялись, что Кот не сможет уснуть, но она засыпала быстро и спала крепко. Они были уверены, что ее будут тревожить кошмары, но Кот снился только соборный сад, где она всегда была в безопасности среди друзей.

Одиннадцатого апреля, то есть ровно через двенадцать дней после поступления в больницу, ее выписали, и, когда Кот вышла за ворота, ее уже поджидало больше сотни газетных, радио– и телерепортеров – включая представителей нечистоплотных бульварных изданий и крошечных частных студий, которые посылали ей через «Федерал экспресс» разнообразные контракты и сулили огромные гонорары за эксклюзивное право рассказать читателям ее историю. Кот пробиралась сквозь толпу, не отвечая на вопросы, что сыпались на нее со всех сторон, но и стараясь быть вежливой. Когда она наконец достигла ожидающего ее такси, один из репортеров ткнул ей в лицо микрофон и задал очередной бессмысленный вопрос:

– Мисс Шеперд, каково это – чувствовать себя прославленной героиней?

Кот остановилась и, повернувшись в его сторону, сказала:

– Я не героиня. Как и все вы, я просто живу и не перестаю удивляться, отчего жизнь такая жестокая штука. Мне остается только надеяться, что я больше никогда никому не сделаю больно.

Услышав эти слова, репортеры, что были ближе к ней, замолчали, но задние продолжали выкрикивать что-то бессвязное. Кот села в такси и укатила.

Имущество семейства Дилэйн, пристрастившегося к кредитам «Визы» и «МастерКарда», было заложено-перезаложено, когда Крейбенст Вехс разом избавил их от всех долговых обязательств, – поэтому Ариэль не досталось в наследство даже клочка земли. Ее бабка и дед по отцовской линии были еще живы, но очень слабы здоровьем и тоже не обладали сколько-нибудь значительными финансовыми возможностями.

Но даже если бы у Ариэль сыскались хоть какие-то обеспеченные родственники, способные взять на себя бремя содержания и лечения шестнадцатилетней девушки с такими сложными, единственными в своем роде проблемами, то и они вряд ли справились бы с подобной головоломной задачей, поэтому Ариэль признали лицом, находящимся под опекой суда, и отправили в психиатрическую больницу штата Калифорния.

Никто из родственников не возражал.

Все лето и половину осени Кот еженедельно ездила из Сан-Франциско в Сакраменто, чтобы навестить девушку в лечебнице, и параллельно бомбардировала суд заявлениями с просьбой признать ее единственным законным опекуном Ариэль Бейж Дилэйн, действуя при этом настойчиво и упорно (кое-кто говорил – упрямо). Движение к намеченной цели сквозь бюрократические дебри законодательных установлений и социальных программ отнимало уйму времени, но Кот лучше всех понимала, что в противном случае Ариэль может на всю жизнь остаться пленницей казенного уюта так называемых «лечебных учреждений».

И хотя Кот по-прежнему не видела ничего героического в том, что она совершила, окружающие были с ней не совсем согласны. Искреннее восхищение, с коим относились к ней люди, которых принято называть влиятельными, и оказалось тем самым заветным ключиком к вратам бюрократической твердыни, который позволил Кот в конце концов добиться официального признания ее опекунства над несовершеннолетней девушкой. И вот однажды январским утром – через десять месяцев после того, как Кот освободила пленницу из подвальной тюрьмы, неусыпно охраняемой бдительными куклами, – она выехала из Сакраменто вместе с Ариэль.

Они ехали в Сан-Франциско.

Домой…