Испытание. По зову сердца

Он тут же вынул из планшета чистый лист бумаги, сделал из него конверт — солдатский треугольник — и на нем почерком Веры написал адрес жены.

Сумерки настолько сгустились, что дальше находиться на этом примитивном НП было бесполезно, и полковник Железнов перешел в столь же несовершенное укрытие, только что построенное среди развалин на скорую руку саперами.

* * *

Теперь сюда шли все донесения.

«Вышли на берег. Закрепляюсь. Люди насквозь промокли и еле двигаются», — докладывал командир правофлангового полка подполковник Дьяченко. Подобные донесения шли и из других полков.

Хотя полковнику Железнову все это было известно, все же эти удручающие слова «насквозь промокли» и «еле двигаются» страшно угнетали его. И в них как бы слышалось: «Какой же ты комдив, если не можешь укрыть людей от дождя и дать им подсушиться?»

На войне часто так бывает, когда командир все подобное видит, чувствует и в то же время ничего сделать не может. Какое это гнетущее состояние. Вот и сейчас, кажется, чего проще скомандовать: «Прекратить бой и людей отвести в укрытие!» Но этого сделать нельзя. Надо не только удерживать берег, но и держать противника в боевом напряжении, а это значит, всю ночь, до самого начала форсирования, вести бой.

«А все же людям надо отдохнуть», — про себя сказал Яков Иванович, обдумывая, как это сделать. Затем, лично переговорив по телефону с каждым командиром полка, распорядился:

— На берегу оставить надежное прикрытие. Людей накормить и обогреть чаркою, а в полночь подменить отдохнувшими. Остальных укрыть от дождя, накормить и уложить спать. В 6.00 полкам быть готовыми к форсированию.

— Товарищ полковник, вам тоже следовало бы поспать, — ординарец Железнова Никитушкин откинул серое солдатское одеяло с постели, устроенной им на узком топчане, где лежали сухое белье и солдатские хлопчатобумажные брюки и гимнастерка.

— Пожалуй, ты прав. — И Железнов было бухнулся на постель.

— Только сперва переоденьтесь и поужинайте, — попросил Никитушкин.

Не успел Яков Иванович сказать «согласен», как на столе появился котелок с горячей молодой картошкой, селедка и пузатенькая бутылка «Московской».

— Это, товарищ полковник, для согрева. Чай, продрогли.

— Продрог, Александр Никифорович. И здорово.

Из-за палатки, прикрывавшей вход, донеслись шлепающие по грязи шаги, и в дверях прозвучал бодрый голос полковника Хватова:

— Вот кстати. Проголодался и замерз как черт. — Хватов зябко поежился и обхватил ладонями парящий картошкой котелок. — Переоделся, а все еще знобит.

Расторопный Никитушкин поставил на стол железную кружку, извинился:

— Не обессудьте. Вся посуда там, на КП.

— Говорят, письмо получил? От жены? — спросил Хватов. В ответ Железнов только кивнул головой. — Что пишет? — Это поставило Якова Ивановича в трудное положение. И он сказал неправду:

— Жена пишет, что все хорошо. Работает на заводе...

— Что-то, дружище, ты скрываешь. Видно, не все хорошо?

— Откуда ты взял? — Яков Иванович сделал большие глаза. Но они выражали не удивление, а скорее глубокую грусть.

— Я встретил капитана Свиридова, и он поведал: «Комдив получил, видимо, неприятное письмо. Распечатал. Стал читать и как-то сразу сделался непохожим на себя: помрачнел, задумался и отвечал невпопад...» С Ниной Николаевной что-нибудь или с тещей? — Фома Сергеевич участливо смотрел прямо в глаза друга. Яков Иванович выдержал этот взгляд.

— Нет, право, ничего особенного. — Наконец он подавил в себе все то, что понуждало его сказать правду.

— Давай-ка лучше поужинаем, да и спать. А то завтра рано подниматься. — Железнов налил в кружку водки и протянул ее Хватову. — За успехи дивизии!

Чокаясь, Фома Сергеевич не без горечи сказал:

— А все же, Яков Иванович, ты правду скрыл. Ну, это дело твое. Будь здоров!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Шли напряженные до предела дни, полные боевых схваток и штурмов, а Яков Иванович все таил от Фомы Сергеевича страшную правду. Ничего не сказал, когда полки успешно форсировали Яузу, а дивизия стойко выдерживала трехдневное встречное сражение с подошедшей 78-й дивизией, остановила ее, опрокинула и погнала на юг к реке Коротень. Молчал и в те дни, когда дошло радостное известие, что войска армии генерала Поленова ворвались в город Зубцов, а армии генерала Рейтера овладели городом Карманово и отбросили врага за реку Осугу и Гжать. Решился сказать Хватову о трагической гибели его жены только недели три спустя после получения Вериного письма, когда, по сути дела, закончилась Погорело-Городищенская операция и дивизию вывели в резерв на доукомплектование, так как в последних сражениях она, как и другие дивизии, понесла большие потери, в особенности в пехоте.

Написав ответное письмо жене, Яков Иванович отправил его с Никитушкиным на почту, а сам решил разобраться с донесениями полков.

Никитушкин тут же отправился выполнять поручение комдива, намереваясь на обратном пути завернуть в чайную и там хотя бы краем глаза взглянуть на буфетчицу Шуру. Шура ему нравилась. Занятый своими думами, он не заметил, что следом за ним увязался Куделин.