Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia cælestis»

В ходе беседы тема была преподнесена таким образом, чтобы «Чанади» <меня вдруг смутили даже эти кавычки. Как будто даже в качестве Чанади он был не настоящим Чанади, а Чанади в кавычках, то есть поддельным…> понял лишь то, что данные о возможностях его вербовки могут дойти до нашего аналитического управления через круг зарубежных знакомых г-жи С. Какие данные? Через кого? Куда? Поскольку нас в этом плане ничто не ограничивает, то линию поведения на сотрудничество можно распространить и в направлении указанного лица. [Мне кажется, я понял это только сейчас (если понял): речь вроде идет о том, что г-жа С., то есть тетя Ица, тоже шпионка — я устал уже удивляться, — но отцу об этом знать не положено.]

Мы стремились к тому — и, по нашей оценке, это удалось, — чтобы у «Чанади» не сложилось впечатление, будто нас в первую очередь интересует г-жа С. и ее зарубежные связи.

На наш вопрос негласный сотрудник вновь подчеркнул, что на Западе он ведет себя и высказывается в таком духе (и эта его позиция находит там понимание), что в Венгрии он вынужден был адаптироваться под воздействием непреодолимых обстоятельств, в первую очередь ради семьи, но это вовсе не означает, что он симпатизирует нашему строю, напротив, он готов сделать все, чтобы вернуть себе бывшее достояние и авторитет. Какое ничтожество. Не видел бы этих строк — ни за что не поверил бы.

Все это [что? да какая разница!] им еще предстоит проработать в деталях, в первую очередь прояснить, не возникло ли в кругах вражеской разведки противоречивое впечатление о негласном сотруднике и не было ли до этого таких случаев, когда последний «деликатно» отказывался от предложений, направленных на его вербовку. Все вышесказанное — с разбивкой по целевым объектам — нам следует учесть при дальнейшей разработке его линии поведения.

Мне открывается другой мир (мир отца), невидимый, но столь же реальный, как и существующий. Мир как шпионский фильм 70-х годов. С Ле Карре в качестве Бога…

<Только что разговаривал с одним из своих друзей. «Сегодня в половине второго мой лечащий врач диагностировал у меня рак легких». Я представить себе не мог, что такую фразу можно сказать столь естественным тоном. Старик, прошептал я так, будто он выиграл миллион в лотерею. Смешно: вдруг м. п. у., что он побил мою карту. На следующей неделе я собираюсь ему обо всем рассказать, но в таком случае из нас двоих «главным» все-таки будет он, вот что пришло мне на ум. Извини. — Не хочу больше выступать с речами на похоронах, подумал я, а потом: да хватит скулить. Все мы смертны. Не он первый, кто умрет в пятьдесят пять лет. Сейчас он, потом я. Я почувствовал, что сержусь на него. Мне нравится, что он читает все мои книги. Идиот, сначала я написал эту фразу в прошедшем времени. В венгерском языке прошедшее время неразвито.>

[Я снова наткнулся в романе на фразу, которая звучит сейчас совершенно иначе. Мой отец был человеком злым по натуре, негодяем и гнидой, но это почему-то никогда не всплывало наружу, не становилось явным. — Еще как всплыло.]

<Позавчерашний день. — Тяжело. Поначалу я думал, что занимаюсь обычными повседневными делами. Отвез Гизелле третью тетрадь. Печатает она с тяжелым чувством, но оторваться от текста не может. Наконец-то я задал ей тот вопрос, который давно уж придумал, и он постоянно вертелся у меня в голове: Ну как, Гизелла, не жалеете о тех временах, когда вы плакались из-за безобидных минетов? Она молча смеется. Потом говорит: Тысяча чертей! И, помолчав, добавляет: Но ведь и вы изменились, не так ли? Ничего удивительного, отвечаю я, и мы садимся пить кофе.