Исповедь «вора в законе»

И Люсе, и ее матери очень хотелось, чтобы я бросил воровать и устроился на работу. Но теперь уже меня самого перестало тянуть к нормальной жизни. Познакомившись ближе с обитателями раменских бараков, я увидел, что честные работяги, как бы ни старались вкалывать, живут очень бедно, а многие почти нищенствуют, сидят на картошке да хлебе. Нет, не привлекала меня такая жизнь. И от разговоров об устройстве на работу я всякий раз увертывался.

Как-то в начале весны меня пригласил в гости на свою «блатквартиру» Володька Огород. Находилась она в нашем корпусе, только на другом этаже. Кроме меня и его подружки, у Огорода в тот вечер никого не было. И я остался там ночевать. Ночью вдруг просыпаюсь от сильного стука в дверь. Не иначе — милиция. Вскакиваю с дивана, быстро сгребаю со стула одежду и — под кровать, на которой спали Огород с подругой. Под кроватью была корзина для белья, за нее и спрятался. Огород в это время тоже проснулся, пошел открывать дверь. Слышу — голоса знакомые. Кажется, Гришин и Кобзев, оба из уголовного розыска, хотя и из разных райотделов — Раменского и Ухтомского.

— В чем дело? — спрашивает Володька незваных гостей.

— Одевайся, Огород, потом узнаешь. — По голосу это Кобзев Михаил Дмитриевич, начальник Ухтомского угрозыска, который не раз проводил со мной профилактику, так сказать, перевоспитывал.

— Кстати, — спрашивает он вдруг у Огорода, — а где твой друг Валентин? Сказали, вечером к тебе пошел.

— Не знаю… — отвечает Володька, а сам усиленно продолжает шарить по комнате. — Брюки, черт их дери, куда-то по пьянке положил и не могу найти.

Все ясно. Второпях, когда залезал под кровать, вместе со своей одеждой я прихватил его брюки. Стараясь действовать незаметно, пытаюсь высунуть из-под кровати одну брючину. Думаю, Огород увидит и вытащит. Но на то они и «опера», чтобы иметь острый глаз.

— Что-то, Дмитрич, подзор шевелится, — слышу голос Гришина. — А ну, посвети фонариком.

Пришлось мне выбираться из-под кровати, изображая сонную физиономию — заснул, дескать, там по пьянке.

— А ты, однако, тот еще фраер, Валентин, — Кобзев аж рассмеялся от удовольствия, что меня изловил. — Под койкой, видно, удобней спать, не так жарко.

Нас с Огородом вывели на улицу, где стояли автобус и две милицейские машины. В автобусе, куда нас посадили, находилось уже человек пятнадцать, все — карманники. Забрали почти всех.

— Куда нас везут? — спрашиваем у сопровождающего милиционера, поняв, что машины направляются не к райотделу.

— В Питер, наверное, — отшучивается он со злой иронией. — Слыхали, может, о Шурике Питерском. Так вот к нему в гости и поедете.

Все молчат, словно в рот воды набрали.

А вышло все так. Весной, когда стало таять, одна женщина, проходя по аллее парка, заметила торчавшие из-под снега сапоги. Подошла поближе, а там труп.

Милиция, впрочем, уже знала, что зарезали Питерского. Но улик не было. И вот теперь, когда труп обнаружили, решили устроить облаву. Всех нас пропустить, так сказать, через фильтр. И получилось у них это неплохо. Во время облавы вместе с карманниками в лапы «мусоров» попали и два «спеца» по хатам и магазинам, находившихся в розыске почти год. Преступлений за ними числилось много, и сроки, ясное дело, им дадут немалые. Из всех, кто ехал в автобусе, только им надели наручники, а это кое-что значило.

Привезли нас, конечно, не в Питер, а в Областное управление внутренних дел. И посадили в одну большую камеру.

— Всех держать здесь долго не будем, — обратился к нам какой-то важный начальник. — Сознайтесь, кто резал Питерского, и скоренько все закончим. За кем «хвостов» нет, сразу отпустим.

Огород решил было пойти с повинной, но Шура, один из тех, кого привезли в наручниках, сказал ему: «Не выдумывай, я беру Питерского на себя».

Он знал, что по кражам, которые на нем висят, в общей сложности получит не меньше двадцати пяти лет. Значит, терять ему нечего. Оставалось одно — рассказать «спецу» о подробностях, которые могут пригодиться ему во время следствия, — с поправкой на то, что к убийству Питерского остальные не причастны.

Шура «сознался», что порешил ленинградского тезку в одиночку. Нас отпустили, продержав трое суток, а его арестовали вместе с подельником.

Потом в клубе Воровского над ними устроили показательный суд. Воры хотели организовать после суда побег, но милиции было очень много.

…И снова настало лето. Зазеленел парк в Раменском, открылась лодочная станция. Впрочем, мы с Люсей проводили время не только здесь, но частенько выбирались и в Москву. Ходили в цирк, несколько раз были в театре, обедали в хороших ресторанах.

И все же о Розе я всегда помнил, даже полюбив другую. Не было у меня в жизни светлее воспоминаний, чем о днях, проведенных с ней в ранней юности. И горько мне стало, когда узнал, что осудили ее на целых восемь лет.