Исповедь уставшего грешника

Или Ира обо мне думает? Что это за жизнь такая хитрая, если она умудряется связывать и не отпускать друг от друга двух людей, один из которых – или оба? – вообще не думает о другом? Воспоминания, понимание, прошлое – что угодно связывает двух людей, но не мысли друг о друге. Как такое может быть…

Я так внимательно смотрел на Иру, когда она жарила на кухне мои любимые котлеты, что она обернулась и спросила удивленно:

– Ты чего?

Тысячу ответов пронеслось в голове: от – «любуюсь», до – «всё в порядке, отстань». Но после любого из этих ответов должна была начаться какая-то жизнь, а я не знал, какой бы мне хотелось видеть мою домашнюю жизнь. Я словно смотрел на нее в перевернутый бинокль: вроде, близко, а кажется, что далеко.

Я промолчал.

Ира улыбнулась – то ли мне, то ли – каким-то своим мыслям:

– Я тебе даже завидую, что ты в Прагу едешь. Правда. Говорят, это самый красивый город Европы. Даже красивей, чем Вена.

Мне стало страшно и противно. Да, одновременно: и страшно, и противно. Я буркнул, что мне надо готовиться к выступлению на конференции… Боже мой, ведь, когда я приеду, придется еще что-нибудь врать и про конференцию и про то, как я на ней выступал… И отправился в свой кабинет.

Тут же, конечно, пришла смска от Лизы: «Умираю, как жду поездки. Мечтаю пройти с тобой в обнимку по Праге, и выпить кофе в маленьком кафе».

Я написал в ответ что-то романтическое, а потом сидел за столом и думал только о том, что надо бы уже купить кушетку, потому что тупо лежать все-таки приятней, чем тупо сидеть. И больше ни о чем не думал. Изо всех сил своих старался больше не думать ни о чем.

Ира позвала есть котлеты.

Котлеты, как всегда, были восхитительны. Только твоя мама умеет жарить котлеты так, чтобы сверху они были поджаристые, а внутри – воздушные.

Ели мы молча.

Я подумал зачем-то: «Интересно, умеет ли Лиза готовить? Хотя это не имеет ровно никакого значения. Или имеет?»

Я ел Ирины котлеты, а пытался представить себе, как мы живем с Лизой. Хотел нафантазировать картинку нашей будущей жизни, разглядеть там, в будущем, чего-нибудь. Но ничего не фантазировалось почему-то, ничего там, в будущем, видно не было.

– Восхитительные котлеты! – сообщил я.

– Спасибо, – сообщила Ира.

– Так никто не умеет делать котлеты, как ты, – сообщил я.

– Ты проводил кастинг котлет? – спросила Ира без улыбки.

И опять у меня в голове возникла тысяча ответов: от – «да, и ты победила за явным преимуществом», до – «не говори глупостей». И снова я не знал: какую жизнь я хотел бы увидеть продолжением этих ответов, и снова я промолчал. Впрочем, было совершенно очевидно, что мама в моих ответах и не нуждается.

Нет, надо быстрее ехать в Прагу, необходимо оторваться от этой жизни, побыть с Лизой наедине, получить, черт возьми, удовольствие от жизни, забыв про стыд, неловкость и прочую ерунду. Поехать – и получить удовольствие! И всё! Я поставил спектакль, про который твоя мама сказала, что он – лучший в моей жизни. Я поставил Чехова так, что билеты раскуплены на два месяца вперед. Ну, разве я не заслужил простого бездумного удовольствия? Надо научиться получать от жизни радость. Не рефлексировать бесконечно, не размышлять, не мучиться непонятно над чем, а получать нормальное наслаждение: от женщины, от вина, от прогулок по незнакомому прекрасному городу. От всего того, что называется: просто жизнь. Не сложно – жизнь, а просто.

– Спокойной ночи, – сообщила Ира.

И я поймал себя на том, что с трудом сдерживаюсь, чтобы не поцеловать ее на ночь.

Но сдержался.

х х х

Лиза вела себя как жена. Причем не просто как жена, но как идеальная супруга. Она бесконечно спрашивала меня, как я себя чувствую, подкладывала мне еду за завтраком, просила меня не есть на ночь жирное, и ночью, после, шептала мне на ухо: «Вот так мы можем жить всегда. Понимаешь меня? Всегда».

Прага оказалась действительно очень красивым, но каким-то игрушечным городом: его дома, храмы, площади, мосты и даже река, разрезающая город, были словно собраны из детского конструктора. Земным и настоящим Прагу делали толпы людей, которые носились с выпученными глазами туда-сюда. Но поздним вечером, когда толпа спадала, рождалось ощущение, будто мы находимся в сказочном, волшебном мире.

Мы шли по набережной после концерта. Это было очень красиво, очень романтично, но чрезвычайно банально. Ночной, волшебный городской пейзаж прямо-таки был создан для романтических отношений, и от этого становилось скучно. И в жизни, и на сцене я люблю контрапункты, я уверен: слова о любви лучше звучат рядом с навозной кучей, чем в парфюмерной лавке. Но Лизе, похоже, нравилось, когда луна отражается в реке, и – сказочные домики, и – мало людей, и – полумрак набережной… Она прижималась ко мне, останавливалась и начинала целоваться – терпеть не могу целоваться посреди улицы! – и непременно шептала какие-то красивые слова, из тех, которые близкие люди друг другу не говорят. Их произносят только те, кто очень старается выглядеть близкими.

Говорить не хотелось. Но целоваться и выслушивать банальные слова не хотелось еще больше.

И тогда я сказал: