— Уважаемый Иван Прокофьевич, я нормальный человек. Так ведь каждый человек радуется, когда оказывается прав. Даже мать, предупреждая ребенка, чтобы не трогал ножницы, когда он уколется, охает, бежит за йодом, однако радостно кричит: «Я же тебе, паршивцу, говорила!»
Жеволуб отлепился от подоконника и тоненьким голосом попросил:
— Шеф! Ну разреши! Ну разочек! Мы рискуем, Витьку и Лешку убили, а эта ученая крыса…
— Заткнись и жди за дверью. — Валентино слез со стола, поставил ногу на радиатор батареи, протер и без того сверкающие ботинки.
— Убили… Точно? Гуров не захватил парней? — быстро спросил Еланчук.
— Я позвонил кое-кому. Парни только ранены, взяты с оружием в руках. Завтра с ними встретится следователь прокуратуры.
Еланчук хотел этого красивого самодовольного кретина поздравить, понял, что может выпасть двадцать два, и лишь кивнул.
— Они ничего не знают! Ни-че-го! — шептал Валентино. — Парни пасли тебя, я велел — боялся за тебя. Потом они увидели Гурова, узнали по фото, один знал в личность. Вызвали две машины боевиков. На Тверской он их засек, начал уходить…
— Можешь не продолжать, — перебил Еланчук. — Дальнейшие события предсказуемы, о них предупреждают на первом курсе специального обучения. Я не могу прочитать твоим парням лекцию: не хочу, чтобы потенциальные покойники и предатели знали меня в лицо. Скажу лишь тебе из личной симпатии и ради сохранения собственного здоровья.
— Последнее вдохновляет — похоже на правду, — Валентино заставил себя улыбнуться, обнажив превосходные зубы.
— Ты не любишь Гурова, ты мужик горячий, можешь сорваться. Запомни — никогда не преследуй опытного оперативника. Представится возможность выстрелить и терпежу нет — стреляй. Но никогда не преследуй. У человека не менее десятка заготовленных уходов. Хочешь, слушай, хочешь, нет — дело твое, я предупредил. Теперь о раненых, которых Гуров захватил. Запомни — только Господь знает человека. Твои слова о захваченных — только слова, твое личное мнение и не более того.
— Так что будем делать? — спросил Валентино.
— Думать. Дай мне два дня спокойно посидеть за столом, только спокойно.
— Хорошо. — Валентино взглянул на часы. — Сорок восемь часов тебя никто не побеспокоит, гарантирую.
За дверью раздался шум, звук удара и стон. Дверь распахнулась, и в кабинет влетел Жеволуб, следом, с пистолетом в руке, вошел Гуров, только пистолет сыщик держал не за рукоятку, как положено, а за ствол.
— Здравствуйте и извините за шум. — Гуров положил пистолет на стол Еланчука. — Я заглянул к вам, Юрий Петрович, меня не пускают и, извините, в морду тычут. Я объясняю, интеллигентно предъявляю удостоверение Министерства внутренних дел, — говорил Гуров, не сводя взгляда с Валентино.
— Извините, дела, — Валентино направился к двери, но стоявший на его пути Гуров не тронулся с места.
— Извините! Иван Прокофьевич Жмых, если не ошибаюсь? Хозяин данной фирмы и окрестностей?
— Ну? — Валентино был вынужден остановиться. — У нас охрана, как везде. Данный человек имеет официальное разрешение на ношение оружия.
— Боже мой! — Гуров неожиданно взял руку Валентино, взглянул на его кисть с удивлением. — Как же вы позволили, Иван Прокофьевич, портить такую великолепную кожу? Обратились бы ко мне, я бы рекомендовал настоящего мастера. Пардон, забыл представиться, извините, нервы. Третий десяток лет не могу привыкнуть к виду оружия. Гуров Лев Иванович, в прошлом известный мент, а сейчас так — работаю за деньги.
— Лев Иванович, кончай. Иван Прокофьевич — начальник. Ты ставишь меня в дурацкое положение, — вмешался Еланчук. — Шеф, как только выпровожу наглеца, тут же зайду.
Гуров решил выжать максимум из создавшейся ситуации. Опытный сыщик прекрасно знал, что в момент наибольшего нервного напряжения человека быстрее всего выводят из себя разговоры сторонние, поэтому он наивно взглянул на Валентино и спросил:
— Как же получилось, интеллигентный человек, а разрешили какому-то уголовнику-портачу такую красивую кожу испортить? И выкололи букву «В» и змейку. «В» — так, наверное, девчонку в юности звали? Хотя наколочка не так уж и стара…
— Я в цирке давно не был, отвык! — Валентино вышел и хлопнул дверью.
— Плохие нервы себе сегодня может позволить… ну очень богатый человек. — Гуров взглянул на охранника, на его пистолет. Лицо сыщика потеряло насмешливо-дурацкое выражение, взгляд стал цепким, недобрым.
— Однажды ты стрелял мне в затылок, вчера в темноте не разглядел, — сказал Гуров. — Сейчас хорошо видишь?
— Кто стрелял? Чего вчера? — Жеволуб переминался с ноги на ногу. — Ничего не знаю.
Еланчук хотел вмешаться, но Гуров движением руки его остановил, сказал:
— Извини, Виктор, это все, чему ты в милиции обучился? Пять лет опером отбегал, мог бы умнее стать. Предупреждаю, третий раз попадешься — убью. — В голосе Гурова не звучало угрозы, лишь сухая констатация факта, отчего слово «убью» словно материализовалось. — Бери свой пугач и уходи.
Когда Жеволуб ушел, Гуров взглянул на Еланчука с искренним сожалением, вздохнул:
— И с такими людьми вам приходится работать… Кошмар!