Исповедь соперницы

Ничего не скажешь, преподобный умел владеть своей паствой — вскоре я заметила, как стоящие вокруг меня люди начали пятиться, словно я была прокаженной. Собрав волю в кулак, я сохраняла невозмутимость и старалась думать только о том, что нахожусь в обители, в которой прошли мое детство и отрочество.

Аббат, однако, не унимался. Если он и упоминал о святой Хильде, то только для того, чтобы, воздав хвалу ее достоинствам, с удвоенной злобой обрушиться на меня.

— Злодеяния и грехи таких, как эта нераскаявшаяся грешница, ранят сердце святой Хильды, и за это гнев Божий обрушится на блудницу. Взгляните, взгляните же на эту женщину в мехах! Разве она прибыла сюда почтить святую? Нет, она явилась, чтобы отравить ваш праздник своим мерзостным присутствием, и за это ее также ожидает кара Господня!

Я повернулась и вышла из церкви. Больше всего мне хотелось немедленно уехать. Но не этого ли добивается Ансельм? Похоже, об этом думала и добрая сестра Стефания — монахиня, некогда переписывавшая со мной рукописи, а теперь поспешившая утешить меня.

— Не стоит тебе, Гита, появляться на вечерней трапезе, — проговорила она. — Преподобный страсть как зол. Он доведет тебя до отчаяния, а в твоем положении это никуда не годится. Побудь пока в малой часовне, а там, глядишь, мать настоятельница и утихомирит святого отца.

Меньше всего я надеялась на то, что настоятельнице Бриджит удастся повлиять на Ансельма, но все же последовала совету доброй монахини. Единственное, что удерживало меня здесь — это мысль о том, что вечером за мной должен прибыть Эдгар, да и не хотелось доставить скорым отъездом злорадное удовольствие аббату. И я принялась горячо молиться у статуи святой, прося ее о заступничестве и защите.

Однако и помолиться спокойно мне не удалось. Не прошло и получаса, как в часовню вошли несколько людей из свиты Ансельма, и завидев меня, принялись изрыгать всевозможные мерзости.

В конце концов я не выдержала. Однако когда я попыталась покинуть часовню, они загородили проход, продолжая насмехаться. Я на мгновение испугалась, но потом решила — не осмелятся же эти негодяи обидеть беременную женщину под сводами храма!

Чтобы лишний раз не испытывать судьбу, я быстро прошла через боковой выход часовни в гербариум, задвинув за собою наружный засов, и сделала это как раз вовремя, ибо эти негодяи решительно двинулись за мной и принялись колотить в дверь.

Я стояла среди гряд с лекарственными травами, переводя дух. Давным-давно именно через эту дверь я вышла, чтобы навсегда покинуть обитель. И теперь испытывала то же желание. Тихого пристанища мне здесь наверняка не найти — Ансельм и его люди задались целью выгнать меня из монастыря. И хотя в ноябре смеркается рано, лучше мне уехать, не дожидаясь Эдгара. Я слишком уязвима, чтобы долго сносить оскорбления и издевательства.

И все-таки я дождалась сестру Стефанию, которая принесла молоко, хлеб и мед. Мне пришлось перекусывать на ходу, как нищенке, получившая подаяние, и как я ни старалась сдержаться, слезы хлынули из моих глаз.

— Тебе нельзя так расстраиваться, — шептала Стефания, утирая краем своего апостольника мои слезы. — Но лучше бы тебе уехать. Мне горько говорить это, ведь сестры в обители любят тебя по-прежнему. Но преподобный… Нагрянул как снег на голову, и словно бы заранее зная, что ты приедешь, начал злиться еще до твоего появления. Давай-ка я кликну твоих людей, да потихоньку пускайтесь в путь. И да простит нас святая Хильда за то, что мы так обошлись с нашей девочкой…

Однако оказалось, что выбраться из обители далеко не просто. Мои люди, уверенные, что я допоздна задержусь в монастыре, отправились в Даунхем попировать за счет Саймона, выставившего угощение по случаю рождения сына. В деревне, что выросла в последние годы у стен обители, остались мой верный Утрэд, его мать Труда и сам Саймон, который по неведомой причине отказался пить со стражниками. Но я была довольна, что хотя бы они здесь, и велела каменщику и Утрэду оседлать моего мерина. И между прочим заметила, что меж Утрэдом и Саймоном за это время словно кошка пробежала.

Труда пояснила:

— Утрэд сердится на Саймона за то, что тот отпустил охрану. Мой сын, едва завидев в монастыре Ансельма, насторожился, а Саймон принялся твердить, что его и Утрэда вполне достаточно, чтобы сопровождать вас. Ну и я, между прочим, тоже не пустое место.

Труда явно не питала особой приязни к иноземцу каменщику. Но Саймон не обращал на это ни малейшего внимания. Он шутил, оживленно болтал и насвистывал — словно и не было той мрачной озабоченности, с которой еще сегодня утром он задавал мне нелепые вопросы о Бэртраде.

Я же вздохнула полной грудью только тогда, когда мы довольно далеко отъехали от обители святой Хильды. Местность здесь была лесистой, под копытами лошадей шумела опавшая листва, а холодный закат ярко алел за ветвями дубов и буков. К вечеру мороз стал крепче, стояло полное безветрие.