Исповедь отшельника

– Это вы, – ответил за Назаркина Богомол. И снова нажал на «плей». – Вот вы включаете свет в фойе, в нем камера не инфракрасная, поэтому не видно, как вы вышли из кабинета, в котором спали. Вот идете по направлению к спальне, открываете дверь…

– Я не к вам обращалась.

– Позвольте закончить. Итак, вы вошли. И теперь запись с другой камеры. И на ней все отлично видно. Вы подходите к кровати гражданки Бург, стоите над ней, примериваетесь, достаете опасную бритву, перерезаете ей горло, после чего суете своей жертве в руку скальпель, чтобы представить убийство как несчастный случай. Затем поворачиваете женщину на бок, накрываете одеялом и покидаете комнату.

Цукерберг хотел что-то сказать, но Мира положила руку ему на плечо.

– Неужели ВЫ… – Она сделала ударение на этом местоимении. – Вы, господин Назаркин, – Мира наконец запомнила фамилию Хоббита, – не видите, что это не я?

– Вы уже второй раз задаете мне этот вопрос, и я не понимаю, почему именно я, – Назаркин ткнул себя пальцем в грудь, – должен понять, что это не вы.

– Потому что именно вы приехали по нашему вызову.

– Да. И что?

– На мне была совершенно другая одежда! – воскликнула Мира. Она не понимала, как сыщики могут быть такими ненаблюдательными. – Костюм иного покроя. И цвета, если уж на то пошло, но тут, конечно, не рассмотришь. Еще в центре я ходила в шлепках, потому что натерла ноги. А человек на записи ходит на каблуках.

– Тоже мне, аргумент, – не смолчал Богомол. – У вас при себе могло быть несколько костюмов и кофр с обувью.

– Допросите моего водителя. Он скажет вам, что я зашла в «Силу духа» с одной дамской сумочкой. И была в укороченном жакете на шести пуговицах и в юбке с разрезом на боку, платок и легкий плащ не в счет, а не в этом безобразии, – она дернула подбородком в застывшую картинку, на которой «Мира» зависала над Афанасьевной с бритвой в руке. – Это даже не Роберто Кавалли. Явная подделка. Пиджак, опять же, другого фасона, и юбка короче. Я давно не ношу супермини.

Богомол повернулся к Хоббиту, последний коротко кивнул.

– То есть вы хотите сказать, что некто переоделся вами, чтобы в образе Миры Салиховой совершить преступление? – снова бросился на амбразуру следователь.

– У меня сложилось такое мнение.

– Тогда зачем он впоследствии стер записи?

– Может, они из-за отключения электричества пропали?

– Нет, их именно удалили.

– Моя клиентка здесь не затем, чтобы подкидывать вам версии, господин Комаров, – проскрипел Цукерберг, сурово глянув на следователя из-под козырька. – Это ваша работа.

Не Богомолов, но Комаров. Один черт – насекомое.

– Мне кажется, это даже не женщина, – сказал вдруг Назаркин. Спрыгнув с подоконника, на котором сидел, он подошел к монитору и вперил взгляд в экран. – Ноги сухие. И грудь накладная.

– Не выдумывай! – отмахнулся от него Богомол. – Госпожа Салихова, продолжим?

– Моя клиентка ответила на все ваши вопросы, – снова вступил адвокат. – Причем дважды, ибо вы задаете одни и те же. Если у вас нет новых, существенных, мы пойдем. – И начал вставать, опираясь на свой огромный дипломат.

– Никуда вы на пойдете, я не закончил.

– Будете предъявлять обвинение? Но на каком основании? Только не надо опять про вот это видео… – Он пренебрежительно махнул сухой кистью в сторону компьютера. – Предлагаю мир и сотрудничество. Потому что, если вы встанете в позу, ничем хорошим это не кончится.

– Вы мне угрожаете?

– Ни боже мой. Просто госпожа Салихова сейчас, как вы, наверное, заметили, активно помогает следствию. Она откровенна и, не побоюсь этого слова, послушна. Вы не велели ей покидать столицу, и она тут, хотя могла бы улететь на Бора-Бора и переждать там бурю. Я вам больше скажу, господин Комаров, именно это она бы сделала, если б совершила убийство. У моей клиентки так много денег, что она может в любой части света создать свою империю.

Ах, если бы, подумала Мира.

Она разбазарила почти все богатство супруга, казавшееся когда-то несметным. Тратила не на то и не на тех. Думала, черпает из бездонной бочки. Что, сколько ни возьми, в ней еще бесчисленное множество монет. Но сейчас она уже скребет днище. Если бы можно было повернуть жизнь вспять, Мира иначе бы распорядилась деньгами. Она улетела бы на Бора-Бора и создала там свою империю. Вместо этого она растрачивала жизнь и средства на то, чтобы кому-то что-то доказать: пыталась стать издателем, модельером, политиком. Вступала в заведомо провальные отношения. И этим тоже что-то доказывала, но уже себе. А можно было просто жить в тропическом раю. Ходить там в саронге, иметь десяток слуг и такое же количество любовников. На Рождество летать в Европу, на Пасху в Израиль, на майские в Россию, чтобы пить водочку под шашлычок и радовать глаз сочной зеленью молодой листвы.

– Мира Васильевна, – услышала госпожа Салихова голос «хорошего» полицейского. – Можно последний вопрос?

– Можно.

Цукерберг, который отрицательно мотнул головой, давая понять, что разговор окончен, поджал губы. Когда они выйдут за дверь, он устроит своей клиентке разнос за непослушание.