Исповедь Обреченной

Кир договорился с частной больницей. Умыть, видно, решил руки… Меня определяют на паллиатив, теперь уже по-настоящему.

31 июня

17:30

Вещи собраны. Взяла с собой фотографии тетушки, потому что знаю, что, скорее всего, это мои последние дни дома. С каждым днем чувствую себя все хуже и хуже.

Ночью не могу уснуть из-за того, что задыхаюсь, а днем вырубает на ходу из-за недостатка сна.

Сегодня я также зашла в комнату тетушки. Полежала на покрывале, вдыхая запах ее духов. Потом снова прополоскала комнату от и до: перешарила все журналы, книги, старые сканворды…

Завтра в три часа выезжаем.

1 июля

14:54

Простилась с домом.

Прощай.

Мне будет тебя не хватать.

6 июля

19:10

Мне стали ставить капельницы и обезболивающие, каждый час меряют давление, врачи все такие приветливые, словом, это тебе не государственная больница, где на каждом углу паутина, ака гирлянда.

Чувствую себя получше. Спать сталось спокойнее, ушли синяки, на щеках появился румянец.

Со мной в палате лежит девочка с пороком сердца, ее только что привезли из реанимации после операции. Сейчас еще пару недель полежит – и можно будет забыть обо всем. Выпишут ее, и вряд ли когда теперь эта девочка вспомнит про то, что она перенесла операцию на сердце.

Почему же так не со всеми людьми случается…

8 июля

12:03

Поверить не могу – на втором этаже (я на третьем) находится этаж онкологии, а в нем – Марк! Это прекрасная возможность поставить все на места свои и объяснить ситуацию. Да вот только ни черта сил нету даже по лестнице спуститься, а медперсоналу говорить так неохота…

22:18

Не сдержалась и сказала одному дяденьке, который нас постоянно по утрам обходит и проверяет, кто еще жив, а кого пора выносить вперед ногами. Он сначала у виска покрутил. А потом, наверное, сам понял, что Кир решил умыть руки и перевалить меня на чужие плечи.

Вот, уселась я в коляску, он взялся за ручки одной рукой, другой подхватил капельницу с питанием (ввиду того, что я сплю по двадцать часов в сутки, поесть у меня не всегда получается вовремя), и караван тронулся…

Мы зашли в лифт. Сразу разговорились. Дмитрий Анатольевич стал спрашивать, что это я так к Марку прикипела… А я и рассказала, что из-за недопонимания (какого – уточнять не стала. Я же, все-таки, хочу свои последние дни в паллиативной палате доживать, а не психиатрической) у нас произошел некий разлад.

Мы приехали на второй этаж, двери открылись… И меня встретил совершенно новый, пугающий мир.

Изможденные худые дети, огромные грустные глаза без ресниц и иже с ними, лысые головки, трехметровые капельницы… Почему-то я представила, как было моей тетушке – каждый раз ездить на очередную химиотерапию и видеть вот это вот все…

Мы покатили по коридору. Я думала, на меня будут оборачиваться, но, похоже, я выглядела настолько измученно, что даже они меня приняли «за свою».

Подъехали к двадцать девятой палате. Счастливое и несчастливое число одновременно – именно так я его запомнила.

Дмитрий Анатольевич сказал что-то вроде «оставлю тебя, когда надо будет – позвонишь в кнопку и я приду», и быстро ретировался. А я стояла… то есть, сидела, перед дверью, и так и не решалась постучать…

В итоге я все же поняла руку и робко постучала. И голос, тот голос, в который я однажды влюбилась, громко, по слогам произнес:

– Кто бы вы там ни были, идите к чертям собачьим.

Я попробовала открыть дверь. Но она оказалась заперта изнутри.

– Марк, это я.

Пауза.

– Что значит – «я»?

– Луиза. Впусти меня, Марк.

Снова большая пауза.

– Если это ты – та сама Луиза…

– Я та самая Луиза.

– В любом случае, я не хочу, чтобы ты видела меня таким. Приходи в парк через пару дней, если хочешь поговорить.

Очевидно, он еще не знал, что теперь никуда я отсюда не смогу уехать…

Ну и ладно… Кажется, Марк уже навсегда вычеркнул меня из своей жизни.

Я посидела перед дверью минут пять, и только хотела нажать кнопку вызова, как вдруг дверь открылась, и передо мной выросла длинная тощая фигура…

Не узнала я Марка, совсем не узнала…

Он обозрел меня каким-то рассеянным взглядом, потом перевел взгляд на красный бейджик на моей рубахе – такой вешают всем, кто содержится на паллиативном лечении. Потом кинул взгляд на надоедливую капельницу.

– Привет, – я вздохнула.

– Что ты тут делаешь в таком виде? – Марк искривил бровь.

– Живу.

Вот так. Просто и лаконично.

– Я пришла извиниться за все.

– За что? За то, что ты спишь с другими парнями в то время, пока клянешься мне в любви? Ну извини меня, я на такое не подписывался. – Юноша оперся о косяк двери.

– Да в том-то и дело, что я…

– О Господи мой, Луиза, я умоляю, прекрати это, не стоит оправдываться. Это твоя жизнь.

Марк схватился за дверь, чтобы закрыть ее, но я успела выложить все свои накопленные за шесть дней силы и толкнуть себя в проем, чтобы заблокировать любое движение.