Исповедь на тему времени

Он объявился в Святой земле, когда пророки ещё не стали диковинкой, а мир не устал от богословских споров. Он был наполовину иудеем, сыном городского булочника, и в ранней юности выпекал хлеб. Однако закат её встретил уже на дороге, попрошайничая и не гнушаясь воровством. Длинный язык и пустое брюхо быстро наполняли его котомку. Ходил ли он, подобно апостолам, по капищам бедуинов, бог которых — палка, воткнутая в конский помёт? Посещал ли шатры тюрок, для которых бог — небо, а молочной белизны кобыла — посланник бога? Или измерял шагами пустыню, посреди сыпких песков которой вёл бесконечные споры с египетскими отшельниками? Истории он стал известен, лишь когда начал проповедовать в синагогах. «Мир — криптограмма, — учил он, — истина противоречива». И, проповедуя непознаваемость мира, развивал собственную космогонию, отводя каждому небу своего князя. А ратуя за свободу воли, называл её жалкой. Дороги Кесарии и Вифинии помнят его сгорбленную фигуру. Среди погонщиков верблюдов он поносил древних идолов. Среди благочестивых иудеев выступал поборником старины. На базарных площадях его не раз собирались побить камнями, его пытались схватить власти, но он ускользал, как ящерица, оставляя хвост слов. Он владел арамейским, коптским и латынью. Его спутниками были стоптанные сандалии, дорожная пыль и рой мух. Свиту ему составляли блудницы и беглый раб, с которым он делился ржаными лепёшками и вином из тыквенной бутыли. Лицо он имел грубое и постное, с бородавкой на бараньем носу, который зажимал двумя пальцами, когда сморкался.

И лишь этим прерывал свои странствия по мирам горним и дольним.

С воспалёнными глазами, с языком, прилипшим к гортани, — таким застаём мы Феофила в окрестностях Антиохии, посреди хитонов и туник, посреди презрения и любопытства, посреди народов, ещё не объединённых Распятием. Взобравшись на холм, он проповедовал толпе, льнувшей к нему, точно пчела к мёду.

— Я бродил по свету, надеясь извлечь из глубин истин одну Истину, я погружался рыбой в бездны всех учений, я взлетал птицей в поднебесье всех богов, я искал Слово, но находил слова. И цена этих слов — ничто! Они говорят, что Бог для человека, как отец для сына. Они говорят, что дела Его совершенны, а мудрость непостижима. Но какая же это мудрость, если её не постичь? — Он размахивал руками, точно пугало, и ветер трепал его козлиную бородку. — Нет, наши судьбы в руках мальчишки! Зачем Он слепил нас? — Распахнув одежду, Феофил обнажил желтевшие кости и ноги, покрытые жёстким волосом. — Затем же, что и бегемота, орла и змею! Или вы ставите себя выше?

Ответом ему была тишина.

Выгнув шею, Феофил стал похож на ворона.

— Горшкам не ведом горшечник. Их не спрашивают, откуда взять глину и куда продать! К чему молитвы? Глина не может разжалобить гончара!

— Откуда тебе знать? — раздалось снизу. — Или ты Бог?

— Бог? — подняв руку, Феофил высморкался, демонстрируя овечий профиль. — Да вас давно бросили! Ваши слёзы для неба, как помои! Я, Феофил, которого зовут Безбожником, смеюсь, когда слышу о Божьем милосердии. Посмотрите на укусы скорпионов под своим рубищем, взгляните на мозолистые руки, почерневшие от мотыг, — это и есть его следы?

В толпе рассеянно кивали. Только Феофиловы блудницы и солдат, опершийся на копьё, смотрели во все глаза.

— Вы приписали Богу злонравие, а себе — собачью покорность. Вы надеетесь жертвами смягчить Его гнев, пробудить любовь. Но вам не сломить Его равнодушия!

Он расхохотался, уперев руки в бока.

Солнце слепило. Прикрываясь ладонями, внизу старались встать в длинную феофилову тень.

— «Где много богов, там нет Бога?» — оттопырил он ухо.

Ему под ноги полетел рыбий хвост. Подняв, Феофил долго его вертел, прежде чем оттолкнулся языком от пересохшего нёба:

— То, что я скажу, также истинно, как то, что в ваших домах ютится голод, а черепа мертвецов точат черви. Нас, как муравьёв, созерцает Создатель. Который для Его Создателя — такой же муравей! Есть пирамида создателей, есть множество богов. А Бога нет! Этого отсутствующего Бога бессмысленно призывать любить нас. Но я призываю вас возлюбить этого отсутствующего Бога. Возлюбите Его, как самих себя, и тогда Он будет существовать в месте, надёжнее заоблачных высей, — в ваших сердцах. Бог существует благодаря вашей вере, а не вы — благодаря милости Бога! И вы можете наречь Его именем сына или дочери, осла или мула, потому что у Бога нет имени, у Него бесчисленное множество имён.

Он бросил вниз рыбий хвост.

— Как можно звать того, у кого нет имени? — загудела толпа. — Как можно любить того, кого нет?

— А Сущего на небесах можно?

В голосе Феофила звенела издёвка.

— Но Он обещал спасение!

Феофил стукнул кулаком по лбу:

— Ах, я забыл, что вы Его видели!.. Вы даже протыкали копьём Ему рёбра!

Горизонт уже разрезал солнце. Повеяло прохладой. Феофил открыл рот, но из толпы насмешливо закричали:

— Уж не Феофил ли — неведомый Бог?

Он осёкся.

— Не святотатствуй! — призывали его. — Поклонись Христу!

Феофил погладил бородку, точно снимая с неё слова.