Исповедь монаха

— Во-первых, ты даже не представляешь, как далеко находится Элфорд. Надо пройти столько же, сколько мы уже прошли, а после этого еще полстолька. Не мне объяснять, чего стоила тебе дорога до Гэльса, ты и так уже вымотался до предела. А во-вторых, тебе разрешили совершить паломничество только до Гэльса, отсюда мы с тобой должны вернуться в монастырь. И мы вернемся. Нечего мотать головой. Ты и сам прекрасно понимаешь, аббат ни за что не отпустил бы тебя, если бы речь шла об Элфорде. Посему прекрати со мной препираться.

— Но я не могу вернуться. — Голос Хэлвина звучал на удивление рассудительно и спокойно. Он был абсолютно уверен в своей правоте и ничуть не сомневался в исходе спора. — Если я сейчас поверну назад, то нарушу данный мною обет. Ведь я пока не исполнил того, в чем клялся у алтаря святой Уинифред. Ты же не хочешь, чтобы я нарушил клятву? И аббат Радульфус наверняка не захотел бы этого. Он отпустил меня не до какого-то определенного места — будь то Гэльс или Элфорд; он отпустил меня до тех пор, пока я не сумею осуществить задуманное. И если бы аббат был сейчас здесь, он благословил бы меня и дозволил продолжить путь. Ты же помнишь мое обещание дойти пешком до могилы Бертрады и помолиться там о ее душе — я его не выполнил.

— Не по своей вине, — пытаясь воззвать к голосу разума Хэлвина, упорствовал Кадфаэль.

— Разве это так важно? И если для того, чтобы исполнить обет, мне предстоит пройти двойное расстояние, значит, на то воля божья. Я не могу повернуть обратно и превратиться в клятвопреступника. Да я лучше умру по дороге, чем нарушу слово.

Кто это говорил — послушный долгу благочестивый бенедиктинский монах или гордый аристократ, отпрыск одного из лучших родов, не уступающих в древности роду самого Вильгельма Завоевателя, герцога Нормандского? Да, гордыня несомненно большой грех, и никак не пристала скромному члену бенедиктинского ордена. Но что поделаешь, человек слаб и ему трудно отрешиться от тех представлений о чести, которые он впитал с молоком матери.

Хэлвин вспыхнул, поняв о чем думает Кадфаэль, но на попятную идти не собирался. Покачнувшись на костылях, он протянул руку и схватил Кадфаэля за рукав.

— Пожалуйста, не брани меня. Я вижу по твоему лицу, что ты сердишься и понимаю, что заслужил это. И я знаю, что ты хочешь мне сказать. Ты прав, а я нет. Но иначе поступить все равно не могу. Даже если аббат обвинит меня в непокорстве и прикажет навеки вычеркнуть мое имя из списков ордена, клятвы своей я не нарушу. Поверь, это выше моих сил.

На щеках Хэлвина разыгрался румянец — ему это очень шло. С трудом сдерживаемое возбуждение стерло с его лица приметы тяжелой болезни, казалось, он даже помолодел на несколько лет. Хэлвин выпрямившись стоял на своих костылях и смотрел Кадфаэлю в глаза прямым твердым взглядом. Уговаривать его было бесполезно и Кадфаэль понял, что придется согласиться.

— Но ты, брат, — заговорил Хэлвин вновь, продолжая удерживать Кадфаэля за рукав, — ты не давал никакой клятвы и тебе вовсе не обязательно идти со мной. Ты уже выполнил свой долг, проводив меня до Гэльса. Возвращайся в монастырь и замолви за меня словечко перед аббатом Радульфусом.

— Сын мой, — возразил Кадфаэль, раздираемый состраданием и досадой, — я, так же как и ты, связан обязательствами, тебе следовало бы об этом помнить. Идти с тобой мне было предписано затем, чтобы позаботиться о тебе, если ты заболеешь в дороге. Ты в пути по своему собственному делу, а я по поручению аббата. Если я не могу убедить тебя вернуться, значит, я пойду с тобой.

— Но твои травы, твои снадобья, — напомнил Хэлвин, — если моя работа терпит, то твоя ждать не может. Как там управятся без тебя?

— Как смогут, так и управятся. На свете нет людей, без которых нельзя было бы обойтись. Иначе человек не был бы смертен. Перестань спорить и хватит разговоров. Ты решил, и я решил. Куда пойдешь ты, туда пойду и я. Светлого времени осталось еще с час и раз уж ты не желаешь задерживаться в Гэльсе, давай-ка двигаться помаленьку. Нам еще надо подыскать пристанище на ночь.

На следующее утро Аделаис де Клари, следуя своей неизменной привычке, отправилась к обедне. Она всегда была аккуратна и последовательна не только в отправлении религиозных обрядов, но и в благотворительности, свято соблюдая семейные традиции де Клари. И если милосердию Аделаис порой не хватало теплоты и душевного участия, этот изъян с лихвой возмещался регулярностью пожертвований. В случае же непредвиденных обстоятельств, когда с ее стороны требовалась дополнительная помощь, священник мог быть уверен, что его просьба не останется безответной.

Как всякий раз после службы, священник провожал Аделаис де Клари до калитки. Она зябко куталась в плащ, пытаясь защититься от острого пронизывающего ветра.

— Вчера ко мне приходили два бенедиктинских монаха, — поведал он ей и уточнил: — Из Шрусбери.

— Вот как, — равнодушно отозвалась Аделаис. — И что же они хотели?