Исповедь монаха

Аделаис вперила в брата Кадфаэля долгий внимательный взор. Она уже овладела собой и на ее лице при всем желании ничего нельзя было прочесть.

— Все это было слишком давно, — сказала она, вновь поворачиваясь к Хэлвину. — Зачем ворошить прошлое? Я пока еще умирать не собираюсь. Что же касается тебя… на смертном одре, мне, пожалуй, легче будет понять твои побуждения. Покончим с этим. Ты просишь прощения? Я прощаю тебя. Не хочу усугублять твоих страданий. Иди себе с миром. Прощаю тебя, как, надеюсь, простится и мне.

Она произнесла это сдержанно и бесстрастно, словно и не пылала гневом всего несколько минут назад. Казалось, простить Хэлвина не стоило ей никакого труда; с тем же безмятежным равнодушием, она, должно быть, подавала милостыню нищим. Такая благородная дама, как Аделаис, не может не придерживаться определенных правил, налагаемых аристократическим происхождением, а проявление доброты к страждущим — первое из них. Однако это легко полученное прощение было для Хэлвина бесценным даром. Он словно преобразился, его согбенные плечи распрямились, напряженные мускулы рук расслабились. Смиренно склонив голову, прерывающимся от избытка чувств голосом он поблагодарил ее за оказанную ему милость.

— Да вознаградит тебя всевышний, госпожа, за твое доброе, великодушное сердце. Теперь я смогу умереть спокойно.

— Возвращайся в монастырь, к той жизни, что ты для себя выбрал, и к тем обязанностям, которые на себя возложил, — проговорила Аделаис, вновь усаживаясь на свое место. — Не думай больше о прошлом. Ты сказал, что господь даровал тебе жизнь, вот и распорядись ею как можно лучше, подобно тому, как это делаю я.

Она дала им понять, что визит окончен. Хэлвин так и расценил ее слова — он склонил голову в знак почтения и повернулся к двери. Кадфаэль протянул руку, помогая ему сохранить равновесие. Аделаис даже не предложила им сесть. Возможно, внезапное потрясение, испытанное ею при виде Хэлвина, заставило ее забыть об учтивости, но теперь, когда они были уже у дверей, она окликнула их.

— Если хотите, можете перекусить и отдохнуть перед дорогой. Мои слуги позаботятся о вас.

— Благодарю тебя, — ответил Хэлвин, — но аббат отпустил меня с тем, чтобы я немедленно вернулся в монастырь, как только обет будет исполнен.

— Да не оставит тебя господь своими милостями и облегчит твой обратный путь, — сказала Аделаис, вновь берясь за иглу.

До церкви, стоявшей у пересечения двух дорог, было рукой подать. Тут же неподалеку теснились деревянные домишки жителей Гэльса.

— Усыпальница в церкви, — проговорил Хэлвин, когда они вошли в калитку. — При мне ее не открывали, тут покоится прах деда Бертрады, и уж, конечно, они похоронили Бертраду именно здесь. Ведь она умерла в Гэльсе. Да, брат Кадфаэль, не взыщи, я бездумно отказался от гостеприимства леди Аделаис за нас двоих. В отличие от тебя, ночью мне постель не понадобится.

— Ты ей этого не сказал, — заметил Кадфаэль.

— Не сказал. Сам не знаю почему. Понимаешь, увидев ее, я понял, что одним своим появлением я уже причинил ей смертельную боль. И все же она простила меня. Мне стало легче, а ей тяжелее, хотя, надеюсь, она вскоре позабудет о сегодняшнем дне. Но ты-то вполне мог провести спокойную ночь под ее кровом. Нет никакой нужды бодрствовать вместе со мной.

— Не отговаривай, — перебил его Кадфаэль, — я умею стоять на коленях ничуть не хуже тебя. Мне это даже не в пример легче. К тому же, вряд ли ей доставило бы удовольствие, если бы я остался. Она просто мечтала увидеть наши спины. Наверно, думает, сейчас мы уже на пути к дому и она никогда нас больше не увидит.

Хэлвин взялся рукой за тяжелое железное кольцо на церковной двери и, чуть помедлив, потянул его на себя. Дверь со скрипом распахнулась. Он подхватил костыли и вошел, с легкостью преодолев две пологие ступеньки. Внутри было холодно, как в погребе. Кадфаэль задержался на пороге, выжидая, пока глаза привыкнут к полумраку, а Хэлвин, гулко стуча костылями, сразу устремился вперед. За восемнадцать лет в церкви ничего не изменилось, он помнил каждую щербину в каменном полу. Хэлвин свернул направо и остановился между двумя колоннами перед фамильной усыпальницей де Клари. Подошедший к нему Кадфаэль увидел каменную плиту, украшенную рельефным изображением рыцаря в грубой кольчуге, рука которого покоилась на эфесе меча. Значит, как впоследствии и его сын, отец Бертрана де Клари тоже был крестоносец, и, скорее всего, он сражался под предводительством Роберта Нормандского. Кадфаэль прикинул, что по времени он вполне мог встретиться с отцом Бертрана в святой Земле, например, во время штурма Иерусалима. Судя по всему, де Клари гордились своими воинскими подвигами на Востоке.

Из ризницы вышел человек в старой порыжевшей сутане и, заметив двух бенедиктинских монахов, направился к ним с приветливой вопросительной улыбкой. Заслышав его тихие шаги, Хэлвин радостно обернулся, надеясь увидеть знакомое лицо, и тут же поник при виде незнакомца.