Исповедь молодой девушки

– Решительно никакой, – ответил он, вкладывая цветок в записную книжку. – Это на память.

– На память о чем?

– О вас. Вы не скажете мне его название?

– Львиный зев.

– А по-латыни? Я слышал, вы превосходно знаете ботанику. Запишите его, пожалуйста, вот здесь, в моей книжке.

– Вам нужен образец моего почерка? Извольте – я ведь никогда не писала вещей, от которых потом пришлось бы отказываться.

Я написала латинское название цветка. Мак-Аллан попросил поставить рядом и дату.

Разговаривая, он все время улыбался, и было в его улыбке неистребимое спокойствие, страшно меня сердившее. Он с полной непринужденностью расспрашивал об особенностях нашего края, о том, что здесь сеют, какие есть поблизости красивые места, даже о моих склонностях и занятиях. Казалось, ему любым способом нужно оттянуть деловую беседу, а я считала, что обязана удовлетворить деланую или подлинную любознательность адвоката, так как истинной целью этого допроса была моя персона: Мак-Аллан, несомненно, старался составить себе самое подробное представление обо мне.

– Как мог господин Мариус де Валанжи нарушить свой долг по отношению к вам? – прервал он разговор несколько неожиданным восклицанием.

– Никаким долгом Мариус со мной не связан, – возразила я.

– Простите, но, на мой взгляд, связан, хотя бы потому, что вы приняли его предложение, когда считали себя богатой. Чувствую, что вот-вот начну презирать этого юного красавчика.

– А я отказываю вам в этом праве, сударь. Вы забываете…

– О вашем родстве? Признаться, действительно все время забываю и прошу у вас прощения за это… Но почему вы его так защищаете?

– Потому что, насколько мне известно, Мариус ни в чем не провинился передо мной. Ведь помолвку порвала я.

– И совершенно напрасно. Вы, значит, не любите его?

– Ваш вопрос нескромен, господин Мак-Аллан.

– Клянусь вам, у меня и в мыслях не было никакой нескромности. Как вы заблуждаетесь, дорогое мое дитя, не доверяя мне!

Он сказал это искренне и участливо, так что мне стало стыдно чрезмерной своей осторожности. Я объяснила, что отношусь к Мариусу лишь с сестринской привязанностью, которой не изменила и сейчас.

– Какие же недостатки господина Мариуса де Валанжи помешали привязанности превратиться в чувство более глубокое? Быть может, он ревнив, подозрителен?

Вместо ответа я невольно рассмеялась.

– Значит, ни то, ни другое, – недоуменно протянул адвокат. – В таком случае позвольте заметить, что рассудительная девушка, которую заботит общественное мнение и обеспеченное будущее, обязательно удержала бы при себе этого юношу, не позволив трусости и неблагодарности взять верх над другими сторонами его натуры.

– Если я не считаю поведение моего кузена неблагодарным или трусливым, вы и подавно не должны так думать. Знайте, я недостаточно рассудительна, чтобы принять от кого бы то ни было слишком тяжелую жертву. Может быть, мне суждено все потерять – в таком случае моя беда только моей и останется.

Мы уже выбрались на луг; вдали прогуливались по дорожке Женни и Фрюманс.

– Кстати, – продолжал Мак-Аллан, – ваш друг Фрюманс… Он ведь лучший ваш друг, не так ли?

– Надеюсь, что да, – простодушно ответила я.

– Почему он не женится на госпоже Женни? Говорят, он очень в нее влюблен.

– Женни не хочет выходить за него, пока не решатся мои дела.

– А она его любит?

– От души уважает.

– И с полным основанием! Какой превосходный, какой достойный молодой человек! Я даже сказал бы – какой незаурядный ум! Вы согласны?

– Да, вполне.

– Я знаю, он обучал вас, и вот теперь все время думаю – кто на кого больше повлиял: учитель на ученицу или наоборот.

– Как могла несмышленая девочка повлиять на такого образованного и мудрого наставника?

– По слухам, он вас боготворит.

– Какое нелепое преувеличение!

– Боготворит по-отцовски, разумеется. Не понимаю, почему это слово так вас задело.

Я залилась краской. Сам того не подозревая, Мак-Аллан напомнил мне мой детский роман, ту выдуманную мною страсть Фрюманса ко мне, которая когда-то так меня волновала. Но ведь знала об этом романе одна только я, так что возмущаться глаголом «боготворить» не было никаких оснований. Тут я стала совсем пунцовой.

Мак-Аллан, ничего, казалось, не заметивший, добавил:

– Очевидно, я не всегда понимаю оттенки иных французских выражений. Жаль, что вы не любите английский и не пожелали его изучать. Говори вы на нем, мы быстрее поняли бы друг друга.

Я спросила на хорошем английском языке, почему это он приписывает мне нежелание говорить с ним по-английски и вообще пренебрежение к его родному языку?

Он снова удивился, и с этой минуты мы почти уже не говорили по-французски. Мак-Аллан нашел мою речь беглой, а произношение правильным. Тогда я поинтересовалась, у кого он почерпнул столько ложных сведений обо мне, но он притворился, будто запамятовал.

– Это, конечно, госпожа Капфорт сообщила вам, что я особа своенравная и вообще со странностями.

– Возможно, и так, но не поручусь, – отмахнулся он. – Эта дама любит поговорить, а слушать ее не слишком приятно.