Исповедь королевы

Когда я принимала присягу у моих заведующих подвалами, поваров, у моих дворецких и подносчиков вин, у меня улыбка чередовалась с зевотой. Все это казалось мне таким абсурдным! Тогда я не знала, что мое отношение к этому станет поводом для обид. Я совсем не понимала французов. Я успела обидеть стольких людей, прежде чем осознала ошибки, совершенные мною в те дни! Но, когда я их осознала, многого уже исправить было нельзя. То, что очевидно для человека более мудрого, от меня было скрыто. Дело в том, что тот самый этикет, которого так строго придерживались в высших кругах, выполнялся и в более бедных слоях общества, и мое легкомысленное отношение к местным обычаям воспринималось с ужасом, что мне сразу же ясно дала понять мадам де Ноай.

Я действительно очень хотела, чтобы все это поскорее кончилось. Ведь после этого мне предстояло распечатать свадебный подарок короля. Поскольку я уже знала о его щедрости, мои ожидания были велики. И мне не пришлось разочароваться. Подарок короля представлял собой туалетный прибор, покрытый голубой эмалью, игольник, коробочку и веер, инкрустированные бриллиантами. Как я любила эти холодные камни, которые вдруг вспыхивали красными, зелеными и синими огоньками!

Я достала игольник и сказала:

— Теперь моей главной задачей будет сделать что-нибудь для короля. Я вышью ему жилет.

Мадам де Ноай напомнила мне, что сначала мне следует спросить позволения у Его Величества. Я засмеялась и ответила, что это будет сюрприз. Потом я прибавила, что на эту работу у меня уйдут годы, так что действительно лучше будет заранее сказать ему о том, что я собираюсь делать. Иначе он так никогда и не узнает о моей благодарности и о том, как я собираюсь использовать его чудесный подарок.

Она рассердилась. Бедная старая мадам де Ноай, которая уже получила от меня тайное прозвище Madame L'etiguette[17]. Когда я упомянула об этом в разговоре с одной из моих служанок, та громко рассмеялась. Такой успех окрылил меня, и я решила, что буду высмеивать этот их этикет при любой возможности, потому что только так можно было найти в себе силы выносить его.

Король также дал мне несколько прекрасно отделанных вещиц для моей свиты. В то время, когда я с восхищением разглядывала их, неожиданно послышались удары грома. Ясное небо покрылось облаками, и я сразу же подумала обо всех этих несчастных людях, которых видела вдоль дороги из Парижа в Версаль, и о тех, кто пришел посмотреть свадебное торжество. Для них должны были устроить фейерверк, как только наступят сумерки. И вот сейчас пойдет дождь, и все будет испорчено.

Во время грозы мне представилась возможность узнать кое-что о тетушках. Войдя в свои апартаменты, я увидела мадам Софи, которая охотно и весьма благожелательно беседовала с одной из моих служанок. Это показалось мне очень странным. Дело в том, что мадам Софи почти не разговаривала со мной, даже когда нас представляли друг другу, говорили, что она вообще редко произносила хоть слово, так что некоторые из ее слуг никогда не слышали ее голоса. И вот сейчас она стояла передо мной, беседуя с бедной женщиной, которая, казалось, была смущена и не знала, что делать. Когда я подошла, мадам Софи взяла женщину за руки и нежно сжала их. Увидев меня, она засыпала меня градом слов. Как у меня дела? Как я себя чувствую? Не устала ли я? Приближается страшная гроза, а она, Софи, ненавидит грозу. Слова беспорядочно слетали с ее губ. Тут раздался удар грома, который, казалось, потряс дворец, и Софи нежно обняла женщину, с которой беседовала. Это была в высшей степени необычная сцена.

Впоследствии мадам Кампан рассказала мне, что мадам Софи панически боялась грозы. Когда надвигалась гроза, ее личность совершенно менялась. Вместо того чтобы как обычно бегать по дворцу, искоса поглядывая по сторонам («как заяц» — говорила мадам Кампан) и делая вид, что не узнает встречающихся по пути людей, она вступала в беседу со всеми, даже с самими скромными людьми, пожимала им руки и даже обнимала их в те минуты, когда ее страх достигал высшей степени. Мне предстояло еще многое узнать о моих тетушках. Но как обычно я узнала обо всем слишком поздно.

Как только гроза кончилась, Софи снова начала вести себя как раньше, то есть ни с кем не разговаривала и бегала из комнаты в комнату в своей обычной странной манере. Мадам Кампан, которой тетя Виктория полностью доверяла в течение многих лет, впоследствии рассказала мне, что Виктория и Софи натерпелись ужасов в аббатстве Фонтевро, где они воспитывались еще детьми. В результате они сделались очень нервными, и эта нервозность сохранилась у них даже в зрелые годы. Как-то раз их в наказание заперли в подвале, где хоронили умерших монахинь, и оставили там молиться. В другой раз их послали в часовню молиться за одного садовника, который сошел с ума. Его домик стоял рядом с часовней, и, пока они там молились в одиночестве, до них доносились его пронзительные крики, от которых у девочек кровь стыла в жилах.

— С тех пор мы подвержены приступам страха, — объясняла мадам Виктория.