Исповедь королевы

Вряд ли я смогла бы пережить эту зиму, если бы не присутствие Акселя. Мне страшно не хватало Габриеллы. Принцесса де Ламбаль была хорошим другом, и я искренне любила ее, но она никогда не занимала в моем сердце такого места, которое я отдавала Габриелле. Постоянным утешением была Елизавета и, конечно, дети. Моя дочь становилась привлекательной девочкой. Она покорно принимала трудности без всяких жалоб. На нее оказывала большое влияние тетушка Елизавета, и они всегда были вместе. Иногда, когда мне было особенно грустно, я посылала за своим маленьким сыночком, который веселил меня высказываниями не по годам развитого человечка. Будучи совсем ребенком, он быстро приспособился к жизни в Тюильри, и иногда я думала, что он забыл о великолепии Трианона и Версаля.

— Мы должны проявлять осторожность, чтобы не избаловать его, — говорила я мадам де Турзель, — но он такая прелесть, что это очень трудно. Мы должны помнить, что нам надлежит воспитать его как короля.

Она соглашалась, и я часто думала, как мне повезло, что я окружена такими верными друзьями и что только во время невзгод это можно обнаружить.

Король все больше и больше прислушивался к моим суждениям. Он, кажется, понял происшедшие во мне перемены, а я вспоминала, как он в свое время заявлял, что никогда не позволит какой-либо женщине давать ему советы. С тех пор мы оба изменились.

Но он обладал одним качеством, которое никогда не менялось, — необычным спокойствием. Могло показаться, что он не проявляет никакого интереса к своим собственным делам.

Я слышала, как один из его министров заявлял, что, обсуждая дела с ним, он чувствует себя так, будто говорит о вопросах, касающихся императора Китая, а не короля Франции.

Поэтому я все больше и больше втягивалась в решение государственных дел. Я пыталась держаться в стороне от них, но Мерси предупредил меня, что если я не возьму на себя определенную роль в их решении, то никто не будет ими заниматься. Кто-то должен стоять у штурвала корабля, стонавшего в жестокий шторм. Так говорил Мирабо, который после отъезда герцога Орлеанского остался единственным человеком, способным сдержать революцию.

Я понимала, что у Мирабо блестящий ум. Мерси часто писал о нем, Аксель говорил о нем. Он мошенник, заявлял Аксель, и мы не должны доверять ему, но в то же время он наиболее важная фигура во Франции, и нам не следует игнорировать его.

Мое участие в государственных делах не осталось незамеченным. Король никогда ни с чем не соглашался, пока, как он открыто заявлял, «не проконсультируется с королевой». Я стала новым человеком, хотя еще много и не понимала, но по крайней мере твердо знала, что следует делать, а это лучше, чем менять мнение каждые два дня, как король. Я была за то, чтобы проявлять твердость в отношении революционеров. Мы достаточно уступали, заявляла я. Больше мы не пойдем на уступки. Мое мнение поддерживал Аксель. Возможно, я в нем черпала подобную твердость. Он был не только мой возлюбленный, он был моим советником, и мне очень нравилось, что по многим вопросам мнения его и Мерси совпадали.

Мирабо начал менять свою точку зрения. Теперь он говорил:

— У короля есть лишь один мужчина, и этот мужчина — его жена.

Это означало, что Мирабо считает меня большей силой во Франции, чем короля.

— Когда кто-либо берет на себя обязанность руководить революцией, трудность заключается не в ее дальнейшем разжигании, а в сдерживании, — так передали мне высказывание Мирабо.

Я поняла по его словам, что он стремится сдержать революцию.

В феврале умер мой брат Иосиф. Я была ошеломлена этим известием, когда прочитала письмо от Леопольда, сменившего его на престоле. Между мной и Иосифом существовала определенная связь, хотя его критика иногда и вызывала мое недовольство, но теперь я поняла, что он хотел помочь мне, и в его замечаниях скрывалась мудрость. Мы с Леопольдом никогда не были слишком близки, поэтому я почувствовала, что даже тоненькая связь с Веной исчезает для меня.

Мы все страдали от холода. Король еще больше прибавил в весе, лишившись возможности заниматься физическими упражнениями, к которым он так привык, а игра на бильярде от случая к случаю не могла их заменить. Я также чувствовала себя неважно и не могла дождаться лета в нездоровой атмосфере Тюильри. Когда я предложила, чтобы на лето мы переехали в Сен-Клу, это встретило лишь незначительные возражения. Впервые за длительное время я почувствовала заметное облегчение — когда мы садились в кареты для переезда, только небольшая толпа, настроенная враждебно, пыталась остановить нас, а значительно большая толпа кричала, что нам необходим целебный воздух, и скандировала: «Счастливого пути, наш славный папа!», что доставило удовольствие королю и еще больше подняло мое настроение.

Я действительно верила, что революция заканчивается и что нам через некоторое время разрешат вернуться в Версаль. Конечно, там потечет другая жизнь, но все же соответствующая нашему положению.