Исповедь королевы

«Если бы нам удалось забыть, где мы и каким образом сюда попали, то мы были бы довольны настроением народа, особенно сегодня утром. Я надеюсь, что не будь нехватки хлеба, многое можно было бы разрешить… Никто не сможет поверить в то, что было пережито за последние двадцать четыре часа, но все, что можно себе представить, окажется гораздо меньше того, что нам еще предстоит пережить».

В комнату вошел король и сказал:

— Я слышал, как люди аплодировали тебе. Это конец революции. Теперь мы введем новый порядок — наилучший для всех нас.

Я обняла его, хотя на самом деле была не согласна с ним. Я не могла забыть, что, каким бы сдержанным ни было сегодня настроение народа, мы оставались пленниками.

Я сказала мадам Кампан, когда узнала, что нас собираются насильно перевезти из Версаля в Тюильри: «Когда короли становятся пленниками, им осталось жить не так уж много».

Настроение народа определенно изменилось, так как в течение следующих нескольких дней из Версаля стала прибывать мебель. Во дворце в течение всего дня работали плотники и обойщики, а в короткое время те апартаменты, которые мы выбрали для себя, приобрели более подходящий для королевской резиденции вид. Королевские телохранители, набранные из дворянских семей, были, конечно, распущены, и их заменили национальные гвардейцы Лафайета. Нам это не очень нравилось, так как эти люди были любопытны, плохо воспитаны и вторгались в нашу частную жизнь.

Я боялась, что мой сын может по несознательности обидеть этих стражников, и внушала ему дружественно относиться к ним. Это было для него нетрудно, он расспрашивал их, беседовал с ними, и они находили его лепет приятным.

Он был уже достаточно взрослым, чтобы задумываться о том, что происходит, сравнивать теперешнюю жизнь с прошлой; мы все пытались скрывать в его присутствии наши опасения и хотели убедить его в естественности происходящего.

Однажды он подбежал к королю и проговорил:

— Папа, я хочу сказать тебе что-то очень серьезное.

Отец улыбнулся и сказал, что был бы рад услышать подробнее об этом серьезном деле.

— Вот что я не понимаю, папа, — сказал дофин, — почему люди, которые раньше так тебя любили, все сразу на тебя рассердились. Что ты сделал, что они стали такими злыми?

Король посадил мальчика на колено и произнес:

— Я хотел сделать людей более счастливыми, чем они были раньше, но мне необходимы были деньги, чтобы оплатить издержки на войны, поэтому я обратился к народу с просьбой о деньгах.

Но все в парламенте, были против этого и заявили, что только народ имеет право дать согласие на это. Я попросил видных граждан всех городов, уважаемых за свое происхождение, состояние или талант, прибыть в Версаль. Их собрание называется Генеральные штаты. Когда они съехались, то попросили, чтобы я уступил, чего я не мог сделать, если я себя уважаю, или же из-за того, чтобы быть справедливым к тебе, когда ты станешь однажды их королем. За то, что случилось в последние несколько дней, несут ответственность нехорошие люди, подбившие народ восстать. Ты не должен думать, что в этом виноват весь народ.

Я не знаю, понял ли мальчик все это, но он серьезно кивал головой, и после этого разговора казалось, что он расстался со многими детскими забавами.

Мрачная зима продолжалась. Мы втянулись в новую жизнь, значительно отличавшуюся от старой. Казалось, от Версаля и Малого Трианона нас отделяют годы. Изменилась и я.

Мне уже тридцать четыре года, и я получила жестокий урок. Я начала понимать, что если бы вела себя иначе, то народ бы не бросался оскорблениями в мой адрес. Они не ненавидели короля так, как меня.

Я настолько изменилась, что выбрала эти апартаменты на нижнем этаже, чтобы жить отдельно от своей семьи и размышлять в одиночестве. Как странно, что я, которая никогда не могла сконцентрироваться на любом вопросе, не интересовавшим меня более, чем на несколько секунд, сейчас стремилась к самопознанию.

Я могла часами заниматься писанием, излагая то, что случилось в прошлом и что я продолжаю делать. Я превратилась из легкомысленной девочки в женщину. Подобная перемена была неожиданной, но ведь неожиданной была и перемена моего положения. Я чувствовала себя так, будто прожила всю жизнь в бесконечных страданиях.

«Чем несчастнее я становлюсь, — писала я Мерси, — тем сильнее возрастает во мне привязанность к моим истинным друзьям. С каким нетерпением жду я мгновения, чтобы вновь свободно видеть вас, говорить с вами, выразить вам свои чувства, которые с полным основанием питаю к вам всю жизнь».

Наконец я поняла значение Мерси и теперь отчетливо видела, что все могло бы быть иначе, если бы я прислушивалась к предупреждениям его и моей матушки.

Во время этой ужасной зимы дни казались длинными и однообразными. Большим утешением для меня служили дети и Аксель, который часто меня посещал. Я приходила в классную комнату, когда аббат Даву давал уроки моему сыну, и видела, как ему было трудно сконцентрировать внимание, что живо напомнило мне мои детские годы, и я вынуждена была делать сыну замечания.