Исповедь королевы

Спустя несколько дней после этого Габриелла сообщила мне, что дофин выставил ее из комнаты.

— Вы слишком любите пользоваться духами, герцогиня, — сказал он, — а их запах делает меня больным.

— Но, — запротестовала Габриелла со слезами на глазах, — я не пользуюсь духами.

Мой младший сын, которому было почти два года, доставлял мне большее удовольствие. Он обожал меня и любил карабкаться ко мне на руки, изучая с большим интересом и восторгом прическу, сооруженную месье Леонаром. Он был жизнерадостным ребенком, хотя немного упрямым, и живо интересовался всем окружающим. Поскольку он не был такой нежной маленькой персоной, как его старший брат, я считала его целиком своей собственностью.

Маленькая Софи-Беатрис становилась все слабее и слабее. Я не могла оставить ее, у меня разрывалось сердце, когда я видела, как это бледное маленькое создание борется за жизнь. Я никогда не забуду тот день, когда она умерла на моих руках. Я смотрела на успокоившееся маленькое личико — до этого времени я не знала, что такое горе.

Я осторожно положила ее в люльку и попыталась утешиться мыслями о других детях. Оглядываясь назад, я думаю, что, возможно, это было началом всех моих бед.

Финансовое положение страны становилось все хуже, и стоило людям заговорить о дефиците, как они сейчас же упоминали мое имя. Его объясняли моей расточительностью; я была австриячка, работавшая против Франции в пользу Австрии; я подорвала финансы Франции, купив бриллиантовое колье и тратя средства на Трианон. Я не обращала внимание на эту клевету. Я думала только об ухудшении здоровья моего старшего сына.

Он был очень умным мальчиком и мог говорить так рассудительно, что это казалось невероятным для его возраста. Но шли недели, и я все с большим беспокойством наблюдала, как его уродливость становится все более заметной. Он не мог играть, как его младший брат, а лишь сидел со своей собакой по кличке Малыш, так как все дети унаследовали от меня любовь к собакам.

Мой муж переживал вместе со мной потерю нашей маленькой дочери и тревожился за состояние здоровья дофина. Уверена, что он был больше обеспокоен этим, чем предложениями Калонна собрать представителей дворянства и духовенства — нотаблей, чтобы выслушать их совет, как вывести страну из все более тревожного состояния, в которое она скатывалась.

Предложение Калонна заключалось в отмене привилегий и в равном налогообложении. Подобная идея нуждалась в самом серьезном изучении. «Только собрание нотаблей может выполнить это».

Мой муж был встревожен. Он понимал, что созыв подобного собрания станет первым ударом по монархии, но Калонн указывал, что великий Генрих IV прибегал к этому средству. Вержен был против этой идеи, и какое-то время Людовик колебался в выборе между предложениями своих министров, но затем все более ухудшающееся финансовое положение подтолкнуло его остановиться на предложении Калонна. Собрание должно было состоять из семи принцев крови, четырнадцати архиепископов и епископов, тридцати шести герцогов и представителей высшей знати, двенадцати членов совета государства, тридцати восьми магистратов, двенадцати заместителей министров и двадцати пяти представителей муниципалитетов крупных городов. Считалось, что это будет представительное собрание разных слоев общества, которое сможет с наибольшей пользой дать рекомендации королю и парламенту.

Как только Людовик принял решение о созыве собрания нотаблей, он успокоился. Утром 30 декабря он заявил мне:

— Я не сомкнул глаз, но бессонница была вызвана радостью.

Бедный Луи! Как мало он понимал истинное положение дел. Он верил, что все так же бескорыстно относятся к делам, как и он сам.

Он продолжал:

— Принцип наших королей гласит: «Чего желает король, того желает закон». Мой же девиз будет: «Если это идет на благо народа, то того же хочет король».

Он чувствовал себя счастливым впервые с момента смерти Софи-Беатрис, веря, что это мероприятие разрешит наши проблемы. Лафайет, недавно вернувшийся из Америки, твердо высказывался в пользу созыва нотаблей и отмены привилегий. Он приехал с идеями свободы. А в Пале-Рояле, владении нашего старого врага герцога Орлеанского, в парках устраивались сборища, на которых говорили о дальнейших изменениях. Обсуждался принцип: «Свобода, Равенство и Братство». Французы помогали сражаться за это за морем, а почему не во Франции?

Было мало шансов на то, что нотаблям удастся добиться успеха. Разве дворянство Франции согласится платить налоги? Разве возьмут они на себя большую часть расходов страны? Нотабли были бессильны. Говорили, что они не имеют право вводить налоги. Единственное представительное собрание, которое может сделать это, — Генеральные штаты.

Эти слова были упомянуты впервые.

Нотабли потерпели поражение. На улицах они получили англо-французское прозвище «Not-Ables»[3]. Собранию предстояло уйти со сцены, что влекло за собой падение Калонна, бывшего ответственным за его созыв.

Народ требовал вновь призвать Неккера.