Исповедь королевы

Однажды мадам де Буленвилье увидела со своей террасы двух маленьких симпатичных крестьянских девочек, которые сгибались под связками хвороста; деревенский священник, находившийся рядом с ними, рассказал, что у этих детей есть какие-то любопытные документы и что у него нет сомнений, что они являются потомками рода Валуа — детьми незаконного сына одного из принцев этой фамилии.

Мемуары мадам Кампан

Лицо этой женщины (баронессы д'Олива) с первого же взгляда вызвало во мне некоторое беспокойство, которое испытываешь в присутствии человека, которого определенно где-то видел ранее, но не можешь вспомнить, где… Что меня особенно поразило в ее лице, так это почти полное сходство с королевой.

Беньо

Вспоминая прошлое, я считаю дело с колье началом, первым раскатом грома, предвестником сильной бури, которая должна была разразиться над моей головой.

Я решила, что Роган должен подвергнуться суду и будет признан виновным; его необходимо разоблачить как мошенника, которым, я полагаю, он является. Не следует ли его простить, поскольку он принц из благородной семьи? Но я в долгу перед матерью, а также перед собственным титулом королевы Франции и обязана показать его вину во всех грехах, которые, я уверена, он совершил.

Я рассмеялась, когда подумала, чего ожидает его семья. Они, вероятно, рассчитывают, что король по принадлежащему ему праву наложит умеренное наказание на кардинала, возможно, направит ему lettre de cachet[2], что означало бы кратковременную ссылку; затем Роган смог бы вернуться ко двору, и этот инцидент был бы забыт.

Я была полна решимости не допустить этого. Людовик, как всегда, колебался. Здравый смысл подсказывал ему, что он должен прислушиваться к мудрым советникам и подчиняться собственной интуиции, которая говорила, что чем меньше станет известно о данном деле, тем лучше для всех нас. Но его чувства ко мне, — а он меня искренне любил — требовали прислушаться к моим взрывам ярости против человека, который посмел предположить, будто я могу войти с ним в тайные переговоры. Каждый раз, когда упоминалось имя Рогана, я разражалась гневной тирадой, зачастую кончавшейся словами:

— Кардинал должен быть наказан!

Людовик напоминал, что кардинал принадлежит к одной из старейших фамилий Франции; он связан родственными узами с Конде, Субизами и Марсанами; они считают, что их лично оскорбили, поскольку член их семьи публично арестован как заурядный уголовник.

— А он и есть уголовный преступник! — заявила я. — И весь мир должен знать об этом.

— Да, да, — отвечал мой муж, — ты, конечно, права. Но не только его семья, но сам Рим недоволен тем, что кардинал Святой церкви должен подвергнуться оскорблению.

— А почему нет? — вопрошала я. — Он заслуживает этого больше, чем какой-либо человек, укравший из-за голода кусок хлеба.

— Ты права, — заявил муж. Я горячо обняла его.

— Я знаю, что ты не позволишь никому, кто оскорбил меня, остаться на свободе.

— Он получит то, что заслужил.

И в то же самое время Людовик предоставил кардиналу решать, будет ли его судить король или парламент. Тот быстро сделал выбор и написал, королю. Меня поразило, как сильно переменился человек, написавший подобное письмо мужу, по сравнению с перепуганным созданием, вызванным в кабинет короля в день ареста. Он писал: