Исповедь гипнотезера

— Да, и эту идею подарил ему я. На том здравом основании, что в портфель к нему взрослые никогда не заглядывали, дневников и уроков не проверяли. Но мы не учли одного обстоятельства.

Одной из безобиднейших шуток, которою увлекались тогда мы все кроме Клячко, было подойти к товарищу, беззаботно державшему в руке портфель (ранцы тогда были еще редкостью), и внезапно вышибить оный ударом ноги. Операция называлась "проверка на вшивость" — на произнесшего этот пароль не полагалось сердиться: зазевался, пеняй на себя. Если портфель проверки не выдерживал, то есть если из него выскакивало какое-нибудь содержимое вроде пенала, бутерброда или учебника, то окружающие имели право поиграть этим содержимым в футбол — это называлось "Шарик, догони".

— А у нас "Бобик".

— Ага… Ну так вот, в результате очередной «проверки» из портфеля Академика и выскочила эта самая кукла и покатилась по полу, а дело было в школьной раздевалке, после уроков. Кукла относилась к классу неваляшек обыкновенных, бывшая игрушка его сестры, только с начинкой, а голова служила предохранителем. Естественно, тут же начался "Шарик, догони", с комментариями, что вот Академик-то все еще в куклы играет (куклы служили ему и для других целей, об этом дальше) — буме, бамс, пас налево, удар, еще удар — что-то зашипело… Дальше помню чей-то истошный вопль — то ли мой, то ли Клячко, — я лежу животом на бомбе, Академик на мне, сверху еще человека два, толчок, сотрясение, еще сотрясение… "Мала куча, кидай лучше!" — Трамбуй, баба, трамбуй, дед, заколдованный билет!.." — "Предохранитель. Держи предохранитель", — шепнул Клячко и обмяк; трехсекун-дный обморок, с ним бывало… Очутившись на улице, мы обнаружили, что Клячко потерял в свалке свою кепочку, вот эту самую, но мы, конечно, за ней не вернулись, а что было духу пустились бежать. "Стой, — вдруг остановился Клячко, абсолютно белый, с мигающим левым глазом. — Дай… дай сюда и иди… Домой". Кукла была у меня, я не мог оторвать от нее рук и ответил ему пинком. Он порозовел. Пошли дальше прогулочным шагом.

Портфели наши тоже остались в раздевалке, на другой день нам их вернули, а вот кепчонка исчезла надолго… В тот же вечер мы испытали куклу на пустыре, за школой глухих — пострадали только ближайшие стекла.

— Ничего себе куколка.

— Все-таки он был мальчик, притом сверхтипичный… После этой истории немедленно выбросил все свои склянки и реактивы, правда, потом кое-что приобрел снова. "Я не учел, что теория неуместности должна иметь неуместное подтверждение", — сказал он.

НИЧЕЙНАЯ БАБУШКА

В первый класс он явился неполных семи лет, с изрядными познаниями в классической литературе (которые я могу теперь оценить лишь по смутным воспоминаниям), со знанием наизусть всего Брема и с представлением о теории бесконечно малых. Кроме того, был автором около четырех десятков изобретений, подробно описанных в специальной тетради (я запомнил из них только некий универтаз, мухолет, охотничий велосипед особой конструкции, ботинки-самочинки, складные лыжи и надувной книжный шкаф), оригинальных иллюстраций к "Приключениям Тома Сойера", научного трактата "Психология кошек", оперы «Одуванчик», сказки "О том, как великий йог Вшивананда превратился в лошадь и что из этого вышло", многосерийного комикса "Сумасшедшая мышь" и прочая и прочая, включая книгу Синих Стихов. Толстая общая тетрадь со стихами, написанными синим карандашом, — стихи он писал только так. Один мне запомнился (не ручаюсь за полную точность).

ПРО ЧЕЛОВЕЧКА, КОТОРОГО НЕ УСЛЫШАЛИ

В морозный зимний вечер, когда легли мы спать, замерзший Человечек пришел в окно стучать.

— Впустите! Дайте валенки! Стучал, стучал, стучал… Но он был слишком маленький. Никто не отвечал.

Тогда он догадался, как много сил в тепле, и прыгал, и катался, и плакал на стекле.

Он слезы здесь оставил, врисованные в лед, а сам совсем растаял и больше не придет.

— Любопытно. Довольно взросло…

— Здесь было и предсказание… А вот из более позднего, лет через семь — вот какой перелет:

Уснувший шмель, от счастья поседевший, как самурай, ограбивший казну, предав свой сан, раскланиваясь с гейшей, притом припомнив вишню и весну, фонтан и харакири в теплом доме, в смертельной искупительной истоме с шиповника безвольно соскользнул и полетел — хоть полагалось падать — куда-то ввысь, где сон и облака соединила в цепи львов и пагод небрежная, но строгая рука хозяина цветов и расстояний.

Он в голубом сегодня. Он закат освободил от тягот и влияний, но медлит, будто сам себе не рад…

Вы могли бы подумать, что с этим мальчиком начали спозаранку заниматься, как-то там особенно развивать, или среда была повышенно культурная. Описываю обстановку. Перегороженная на три закутка комната в коммунальной квартире на 28 жильцов. Безмерной, как нам тогда казалось, длины коридор, завершавшийся черной ванной с колонкой; чадная кухня с толпившимися на ней громадными дяденьками и тетеньками (постепенно уменьшавшимися в размерах); запах многосуточных щей, замоченного белья…

— Знакомо, знакомо…