Исповедь добровольного импотента

— Знаешь, что у меня осталось в жизни? — спросила она меня после очередного «мостика».

— Яма заплесневелого говна?

— Нет, ганьжа и секс.

Она лукавила, у нее был еще триппер.

— А вот я никогда не изменял своей, — сказал Валерьян. — С восьмого класса я каждый год готовлю ей торт на день рождения, а она бегает к этому пидору.

— Он не пидор, Валерьян, а менеджер, — поправил его Сева. — Бабы любят, чтобы мужик имел хоть громкое назначение. Вот к примеру, моя. Что красавица? Знаю, чучело огородное. А пока я прапора не добыл, не давалась. Ну, и что же вышло? — Сева сам задавал себе вопросы, и сам мужественно отвечал на них. — Карикатура! Вставил я ей в первую же совместную ночь аж восемь палок. Она и залетела. И с тех пор я на сухом пайке. Говорит, ребеночку это неприятно. Вот и думай. Соображай.

Валерьян наклонил бутыль к нашим стаканам. Все выпили и впали в дремотную тоску.

— Эх, мужики, что мы творим, а? — встрепенулся Сева.

Я насторожился.

— Почки сажаем, — ответил Валерьян.

В прошлом месяце он две недели отлежал в урологии. Там ему объяснили, от чего образуются камни.

— Что почки? Мясо! Мы же душу губим!

Я испугался.

— Да, душу не вырежешь и не раздробишь, — согласился Валерьян.

— Вот вернутся скоро наши бабы и опять — прощай свобода!

— Ну, что же делать? Баба ведь, как камень, раз завелась уже не вытравишь.

— Эх, мужики, погибать так припеваючи. Собирайся!

И Сева вырос над столом, как лезвие бандитской финки.

— Куда? — спросили мы хором.

— Есть место, где мужики чувствуют себя человеками! — продолжал интриговать Сева.

— Где? — звучал хор.

— В лесу. Едем на охоту. Организацию я беру на себя.

Сева отошел к шкафу и стал выбрасывать оттуда кирзовые сапоги, бушлаты, портянки, котелки, фляжки.

Валерьян посмотрел на меня. Я посмотрел на Валерьяна. Что мы теряли кроме трипперных забот и спиртовой вакцины от тоски? Жизнь? Какой пустяк.

Мы обулись в кирзовые сапоги. Одели бушлаты и разлили розовый напиток по фляжкам.

— Оружие возьмем в части, — распоряжался Сева.

Мы приняли на посошок и вышли из комнаты.

На улице нас встретила морозная темень.

— Эх, мужики, поспеть бы к рассвету! — мечтал вслух Сева, направляясь к своей «пятерке».

— По утру хорошо рыбалить, — откликнулся Валерьян.

— Прихватим парочку тротиловых шашек и порыбалим, — пообещал Сева.

И они довольные рассмеялись.

— Как мы через ГАИ проскочим, ты же вдетый? — поинтересовался я, еще не совсем освободившийся от груза реальности.

— ГАИ — это прежде всего люди, — констатировал Сева, ныряя за руль. — А людям нужно вкуно покушать и крепко выжрать. Я этот пост вот уже год спиртягой подкармливаю. Сейчас увидишь, как я буду держать сотню на спидометре, а они будут брать под козырек.

На спидометре было 110. Сева держал машину по центру дороги. Мы неслись по пустынному проспекту к северной окраине города.

— Люблю уезжать, — сказал Валерьян.

— А иначе ты бы не был мужчиной, — заверил Сева.

— За нас, — поднял я свою фляжку.

Все приложились.

Впереди показался пост ГАИ. Стрелка спидометра подползала к 120. Сева победоносно засигналил.

— Сева, ты точно этот пост подкармливал спиртягой? — спросил я, когда мы пронеслись мимо гаишников.

— А какой еще! Вон у машины Зуб стоял, и Француз в будке торчал. Видел же махали.

— Зачем они тогда за нами едут?

На хвосте у нас пестрела мигалками машина ГАИ.

Сева молчал.

— Гаишники хуже коликов, никогда не знаешь, чего у них на уме, — сказал Валерьян.

— Разберемся, — отозвался Сева и ударил по тормозам.

Потом нас били, а мы сопротивлялись. Но к гаишникам подоспела подмога и нас арестовали. Привезли на пост и до рассвета составляли протокол. Но мы все же успели осушить наши фляжки до конфискации. Нас повезли в отделение.

Утро выдалось промозглым и серым, как наши загубленные души.

Про спички

Ленка выперла своего Володьку. Она не стала орать, обнажая подгнившие передние зубы, верещать, утруждая воспаленные гланды, она просто схватила парня за шиворот и вышвырнула за дверь, отвесив напоследок смачный поджопник своей мускулистой ногой обутой в резиновый ядовито-зеленого цвета сланец. Вот и все!

Но Володька тоже молодец: не проронил ни слова, даже не обернулся. Только лягнул захлопнувшуюся за ним дверь, запустил руки в передние карманы потертой джинсухи, чуть ли не по самые локти запустил, и уехал на лифте.

Все это я наблюдал через стеклянную дверь своего блока. Наша общага блочного типа. На этаже по четыре блока. В каждом по 5 или 6 двенадцатиметровок, соответственно 10 либо 12 койкомест. Я утомился на своем койкоместе и вышел в коридор. Что еще делать в коридоре, если не пялиться в стеклянную дверь? Вот я и пялился. Пялился и думал: «Молчаливые и гордые люди!»

А где-то через полчаса ко мне в комнату ввалилась Ленка.

По резкому бесцеремонному стуку, недопускающему возражений, и по взаиморасположению ленкиных глаз было видно, что за расставание принято грамм этак 300.