Исповедь

3. Итак, я отправился к Симплициану, отцу по благодати Твоей епископа Амвросия, который любил его, действительно, как отца. Я рассказал ему о том, как я кружился в своих заблуждениях. И когда я упомянул, что прочел те книги платоников, которые Викторин, когда-то бывший учителем риторики в Риме (я слышал, он умер христианином), перевел на латинский язык, Симплициан поздравил меня с тем, что я не наткнулся на произведения других философов, полные лжи и обманов по стихиям этого мира (Кол. 2, 8); те же книги на разные лады, но всегда проникнуты мыслями о Боге и Его Слове. Затем, уговаривая меня смириться перед Христом – это утаено от мудрых и открыто младенцам (Мф. 11,25), – он вспомнил самого Викторина, которого, проживая в Риме, близко знал. Не умолчу о рассказанном, ибо подобает исповедать и громко восхвалить милость Твою: этот ученейший старец, глубокий знаток всех свободных наук, который прочитал и разобрал столько философских произведений, наставник множества знатных сенаторов, заслуживший за свое славное учительство статую на римском форуме (граждане этого мира считают такую почесть особо высокой), до самой старости был почитателем идолов, участником нечестивых таинств, увлекаясь которыми, почти вся тогдашняя римская знать чтила младенца Озириса. Рим тогда молился тем, кого победил:

Чудищам всяким; Анубиса чтили, что лает —
Их, кто некогда поднял оружие
Против Нептуна, Венеры и против Минервы[21].

Итак, все это старец Викторин столько лет защищал грозно звучащим словом и не устыдился стать дитятей Христа Твоего, младенцем источника Твоего; подставил шею под смиренное ярмо и укротил гордость под «позорным» Крестом.

4. Господи! Господи! Ты, преклонивший небеса и сошедший на землю, касавшийся гор, которые дымились от Твоего прикосновения (ср. Пс. 143, 5), – каким образом проник Ты в это сердце?

Он читал, по словам Симплициана, Священное Писание, старательно разыскивал всякие христианские книги, углублялся в них и говорил Симплициану – не открыто, а в тайности по дружбе: «Знаешь, я уже христианин». Тот отвечал ему: «Не поверю и не причислю тебя к христианам, пока не увижу в церкви Христовой». Викторин посмеивался: «Значит, христианином делают стены?» И часто говорил, что он уже христианин, а Симплициан часто отвечал ему теми своими словами, и часто повторял Викторин свою шутку о стенах. Он боялся оскорбить своих друзей, этих горделивых демонослужителей, полагая, что с высоты их вавилонского величия, словно с кедров ливанских, которых еще не сокрушил Господь (ср. Пс. 28, 5), тяжко обрушат они на него свою ненависть. После, однако, жадно читая и впитывая прочитанное, проникся он твердостью и убоялся, что Христос отречется от него пред Отцом Его Небесным, если он убоится исповедать Его пред людьми (ср. Мф. 10, 32–33). Он показался себе великим преступником: ему стыдно присягнуть смиренному Слову Твоему и не стыдно нечестивой службы гордым демонам, которую он справлял, уподобляясь им в гордыне! Ему опротивела ложь, его устыдила истина, неожиданно и внезапно он, как рассказывал Симплициан, говорит ему: «Пойдем в церковь, я хочу стать христианином». Тот вне себя от радости отправился с ним. Наставленный в началах веры, он вскоре объявил, что желает возродиться крещением. Рим изумлялся, Церковь ликовала, гордецы видели и негодовали, изводились и скрежетали зубами (Пс. 111, 10), рабу же Твоему Господь Бог был надеждой и не озирался он на суету и ложные волнения (Пс. 39, 5).

5. Пришел наконец час исповедания веры. Это была формула, составленная в точных словах, и приступающие к благодати крещения произносили ее наизусть с высокого места пред лицом христианского Рима. Симплициан рассказывал, что священнослужители предложили Викторину произнести ее тайно (в обычае было предлагать это людям, которые, вероятно, смутились бы и оробели). Он предпочел, однако, объявить о спасении своем пред лицом верующей толпы. Не было спасения в том, чему обучал он в риторской школе, и, однако, преподавал он открыто. Тому, кто не стеснялся слов своих пред толпами безумцев, пристало разве, возглашая слова Твои, стесняться кроткого Твоего стада? Когда он взошел произнести исповедание, среди всех, знавших его, имя его прозвучало в шелесте поздравлений. А кто тогда не знал его? В устах всех сорадующихся приглушенно звучало: «Викторин, Викторин!» Громкое ликование при виде его, затем напряженное молчание: хотели его слышать. Он исповедал истинную веру с дивной уверенностью, и все хотели принять его в сердце свое и принимали, обвивая его, словно руками, любовью и радостью.

III