Испанский вояж

«Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается». В этой народной мудрости ничего ни убавить, ни прибавить. Мои хождения по порту, которые я упорно возобновила, привели к тому, что я изучила его, как грибник любимую рощу. Не останавливаясь, проходила я те яхты-деревья, которые не сулили мне добычи, и тщательно обшаривала взглядом те, где, по признакам, была жизнь. Я вычислила лучшее время для охоты — ранний вечер, когда постояльцы яхт приходили с пляжа или выползали после дневного отдыха, принимали гостей или переодевались к вечерним мероприятиям. При этом на яхтах включали освещение, и они становились прозрачными, как аквариумы, правда, если не было штор, но их часто не было. Так вот, как опытный грибник шевелит палочкой опавшие листья и заглядывает под кустики, так и я осматривала палубы, заглядывала в окна. Мне было не важно, что делалось в этих плавающих домиках, мне было важно увидеть кем. Честно говоря, за дни поисков мой героический пыл и жажда спасти малознакомого, хоть и симпатичного, человека, да еще того, кого я считала повинным в гибели другого, значительно ослабли. Скептические взгляды Марины и тщетность моих усилий ослабляли мое рвение, но не уменьшали количество кругов, которые я совершала по порту. Я привыкла, и мне нравилось там гулять, а наличие цели делало эти прогулки интересными. Это то же, что с походами по магазинам. Когда болтаешься без какой-либо цели, то чувствуешь себя бездельником, а если надо купить кусок мыла, то время кажется проведенным с пользой.

Итак, был вечер, темнело, на воде все ярче разгорались отражения огней порта. В густеющей синеве неба робко появился молодой месяц и застрял на мачте одной из яхт. Портовые здания, невысокие, с округлыми арабскими куполами вместо крыш, с резными балкончиками, казались даже не декорациями к фильму, а кадром из мультфильма «Тысяча и одна ночь».

На ближних к берегу причалах была слышна музыка из портовых ресторанов, а на дальних стояла тишина, слышался лишь плеск воды о борта, редкие голоса да скрип пришвартованных кораблей.

Я ходила привычным маршрутом и пыталась мысленно найти слова, чтобы описать это поскрипывание снастей, бортов, мачт. Как скрипят корабли? Как будто чешут свои бока, покрытые коростой ракушек. Как будто дети рассказывают друг другу в темной спальне страшные истории, поойкивая от страха. Как будто кровать скрипит под давними любовниками. Нет, найти для этого звука правильное сравнение так же трудно, как найти новое описание для пения птиц. Его можно сравнить со звуком серебряных струн, которые птицы вытягивают из своих грудок, чтобы на них играл ветер; со звоном монеток, которыми солнце расплачивается на зорях сначала при входе в этот, а потом в тот мир. Еще можно сказать, что райские врата неплотно закрыты, и мы слышим музыку Эдема. Можно придумать еще много пышных сравнений, но в них не будет правды. Есть вещи и звуки, которые лежат в основе этого мира, они первичны, как химические элементы периодической системы. Они похожи только сами на себя, а вот на них — уже многое другое в этом мире. Как скрипят корабли, нужно слышать, чтобы понять, на что похожи другие звуки, то же и с пением птиц, и с улыбкой младенца, которые похожи только сами на себя… Так, а на кого похожа эта женщина, мелькнувшая в освещенном окне одной из яхт?

Я резко затормозила, опомнилась от поэтических грез и огляделась. Пустые умствования завели меня на дальний пирс. Я стояла около большой (и никаких других эпитетов) яхты «Баронесса II». Я понимала, что мое внимание привлекло чье-то знакомое лицо, мелькнувшее в глубине освещенной гостиной. Заняв удобную позицию для наблюдений, стала ждать, не сводя глаз с иллюминатора, через который мне был виден кусок шикарной гостиной. Там был кто-то, не видимый мне из моего укрытия. Прошло какое-то время, прежде чем фигура, привлекшая мое внимание, снова появилась в окне.

— Здрасьте, — тихо сказала я сама себе. — А это что значит?

Перед собой, как на экране немого кино, я увидела нашу официантку Терезу, одетую не в белую кофточку и черную юбочку, а в какой-то пиджак малахитового цвета. Она говорила что-то мужчине, стоящему в глубине и похожему по виду и по масляной тряпке, которую он мял в руках, на механика или шкипера. Тереза (а это была она, ее головку с чуть оттопыренными ушами, длинную идею и выразительный профиль я опознала бы где угодно) что-то повелительно втолковывала ему, потом жестом отпустила, но, видимо, окликнула, потому что он вернулся от двери и начал что-то объяснять. Она нетерпеливо махнула рукой, как будто прогоняя его.