Испанский вариант

Лист посмотрел на часы. Было около семи. В десять обещали звонить из ставки фюрера. В конце концов, разговор можно перевести на штаб Дикса: вчера сюда провели кабель прямой связи.

Лист тронул указательным пальцем спину радиста, которая показалась ему безжизненной из-за того, что мягкая кожаная куртка промерзла на ветру; тот обернулся, и фельдмаршал кивнул ему головой.

Дикс обосновался в загородной даче известного софийского врача, который эмигрировал в Англию сразу же после ввода германских войск: в стране пошли разговоры о скорой войне.

Особнячок стоял в дубовой роще на склоне горы. В саду пахло прелыми листьями, и в небе, где угадывался узкий серп молодой луны, трепещуще стыл жаворонок.

Лист долго любовался птицей, чувствуя за спиной почтительное молчание Дикса и его свиты.

– Сколько нежности и беззащитности в этой божьей твари, – тихо сказал фельдмаршал и закрыл глаза. – Когда я слушаю жаворонка, мне всегда видится спелая рожь, пыльная дорога, в которой тонет золотое солнце, и повозка на мягких высоких рессорах, когда отец возвращался с перепелиной охоты…

– Позавчера я взлетал с нашего здешнего аэродрома, – негромко сказал Дикс, – и почувствовал сильный удар по фюзеляжу, когда набирал высоту. Я ударил птицу. Разность скоростей сообщила маленькому комочку мяса непомерную ударную силу.

– Как ужасно вы сказали, – заметил Лист, – «маленькому комочку мяса».

– Но это правда, фельдмаршал.

– Спаси бог моих внуков от такой жестокой правды. – Лист обернулся к Диксу и мгновение рассматривал сухое лицо генерала так, словно впервые увидел его. – Как у вас с подготовкой?

– Летчики в состоянии боевой готовности на аэродромах, господин фельдмаршал.

– Им есть где отдохнуть?

– Возле взлетных полос оборудованы палатки, подвезены кухни, саперы приготовили в лесу столы и скамейки из молодых березок.

– Почему вы не дали отдохнуть людям в домах?

– Дороги здесь истинно славянские, господин фельдмаршал, узкие, все в выбоинах, а с утра пойдут танки. Я прогадал бы во времени. Летчики значительно лучше отдохнут в палатках.

– Какой ужин им приготовят?

– Получено много шоколада; охотники настреляли дичь – вальдшнепов, зайцев и косуль…

– Косуль? Сейчас? Они же рожают в это время…

– Так или иначе, здесь будет фронт, господин фельдмаршал.

– Здесь? – удивился Лист. – Здесь не будет фронта. Там будет фронт. – Он кивнул головой на юго-запад, сразу же сориентировавшись по солнцу, которое опустилось к лесу. – Мы успеем на тягу?

– Если вы решите меня инспектировать, то наверняка опоздаем, – почтительно пошутил Дикс.

– В другой раз не зовите в гости. Будете впредь знать, как приглашать командующего…

Дикс отвез Листа в низину; там, где маленький ручеек бормотал что-то невообразимо веселое и быстрое, сходились три просеки.

– Вдоль по этому ельнику начинают тянуть, как только заходит солнце, – пояснил Дикс.

– Тише, – попросил Лист шепотом, – я с детства приучен отцом говорить шепотом на охоте.

– Простите… Справа, пересекая поляну, – продолжал Дикс хрипло (как и все военные, он привык говорить громко), – вальдшнепы тянут, когда начинает смеркаться, видимо, они присматривают ночлег в том, дальнем ольшанике.

– Там, где две ели?

– Чуть левее.

– Хорошо. Спасибо. Где станете вы?

– Если позволите, рядом.

– Почему? Разве нет других мест?

– Мне бы хотелось лично отвечать за вашу безопасность…

– Не говорите глупостей, генерал. Кому я здесь нужен?

– Все-таки славяне.

– Ну, перестаньте. Идите в другое место, я люблю одиночество на охоте.

Небо стало серым, тишина окрест была прозрачной, и бормотание ручейка, когда Лист прислушался, напомнило ему слова детской песенки: «Мы поехали в Дармштадт, восемь маленьких ребят!»

«Когда же оно было, это детство? – горько подумалось ему. – И было ли оно вообще когда-нибудь? Вот если бы человеческая жизнь начиналась со старости и шла к детству… Хотя нет, тогда смерть была бы еще более кощунственной. И чем ближе вечное спокойствие, тем чаще в мыслях мы возвращаемся к детству, словно к спасательному кругу, брошенному в волны бесстрастной и холодной Леты».

Шершавые дубовые листья, перезимовавшие на голых сучьях, металлически скрежетали, когда ветер срывал их, ударяя о голые стволы деревьев.

Фельдмаршал замер, потому что услышал далекое хорканье – где-то летел вальдшнеп. Лист чуть пригнулся, стараясь не делать резких движений; отец приучил его к тому, что зверь и птица замечают не фигуру человека (они могут принять ее за сучковатое маленькое дерево), а движение. Он увидел птицу, которая летела вдоль по просеке, торжествующе возглашая любовь и прислушиваясь, когда отзовется подруга, забившаяся в чащу.