Испанский сон

Я действительно не завидую ей, подумала Вероника; это другое; я люблю ее, нуждаюсь в ней, страстно хочу брать с нее пример… Она нужна мне; но не может ли быть, что я ее таким образом использую — а это разве лучше, чем греховная, но бесхитростная зависть? Нет, отвечала себе Вероника; я чиста перед ней, во мне нет корысти; мне приятно быть открытой перед ней, быть понятной ей и не иметь от нее секретов; мне хорошо, когда она говорит со мной; и это просто восхитительно, когда она держит меня за руку, смотрит мне в глаза и улыбается, легко читая мои столь простые и откровенные мысли.

— Да, дорогая, я прекрасно понимаю тебя, даже лучше, чем ты думаешь, хотя ты и думаешь, что лучше невозможно, — говорила между тем Ана, — потому что ты — это я… десять… даже двенадцать лет назад… Когда у нас с Филом было плохо… а плохо было, это я расскажу тебе тоже, — она усмехнулась жестко, почти зло, потупилась на секунду, но сразу же овладела собой и с прежней приветливостью посмотрела в глаза Веронике, — мне было проще общаться с другими женщинами; конечно, мне было жаль себя, было как бы стыдно, особенно первое время… а потом я подумала: перед кем? Перед ними? Но ведь они такие же, как и я. У каждой свои проблемы. И мне стало легко. Мы были равны — не слишком счастливые, не слишком несчастные — и они тоже относились ко мне ровно, легко и даже, можно сказать, искренне. Нам было в чем посочувствовать друг другу.

Взор Аны опять затуманился, скользнул на минутку вовнутрь, вглубь, в те далекие годы; светлая и нежная улыбка легко тронула ее изумительный рот, и Вероника, как всегда, удивилась, насколько по-разному может улыбаться ее обожаемая подруга и собеседница.

— Но потом все изменилось. Я стала счастливой, — сказала Ана так же запросто, как сказала бы, например: «я стала сыта». — А они оставались прежними. Знаешь, женщине не дано скрывать от других свое счастье. Оно прямо-таки лезло из меня, и они это видели. И отдалились. Некоторые — из зависти, из-за своей натуры… Они фальшиво радовались моему счастью, и я сама отошла от таких. Большинство же тех, с кем я общалась, были неплохие и даже очень милые женщины, мы могли провести вместе время, поговорить о чем-то конкретном или возвышенном, но настоящей душевной близости у нас уже не возникало. Может быть, это оттого, что им не в чем было мне посочувствовать, — задумчиво предположила Ана, — ну, а принимать мое сочувствие односторонне… унизительно, что ли… или они считали его фальшивым? Может, я просто разучилась сочувствовать с тех пор, как стала счастливой?

— Но сейчас, — осторожно заметила Вероника, — у тебя, кажется, получается…

— Ты думаешь? — с сомнением в голосе переспросила Ана. — Сочувствие, дорогая, это когда делятся несчастьем. Это мы все… и с большим удовольствием… А чтобы делиться счастьем? Я, например, не хочу. Ни с кем. Вот просто не хочу, и все.

— По крайней мере честно, — сказала Вероника. — Но жаль.

Ана хмыкнула.

— Жаль? Да это и невозможно, даже если бы я хотела. Ну, как ты это представляешь себе? Надумала я, допустим, уделить тебе кусочек своего счастья. Это как? Денег дать? Мужика одолжить на ночь?

Двое русских бизнесменов за соседним столом, видимо, уловили последнюю фразу Аны (сказанную и впрямь не без некоторой излишней экзальтации), повернулись разом, как по команде, и заинтересованно оглядели обеих дам.

— Да, ты права, — сказала Вероника, немного подумав. — Отчего же мне так хорошо с тобой? Разве ты мне не сочувствуешь?

— В чем? Мы обе счастливы, дорогая. Мы не нуждаемся в сочувствии. По большому счету, нам немного нужно друг от друга. Общение и взаимопонимание — вот и все. Этим мы делимся, поэтому нам и хорошо. Видишь, как просто.

— Да, — вздохнула Вероника.

Что будет, подумала она, если мне понадобится помощь? Не мелкая услуга, какими мы обмениваемся по ходу общения, а настоящая помощь? Поможет ли Ана? Да, она красива, умна, обворожительна; она, конечно, счастлива; но вот добра ли? Ах, Анютины Глазки!.. «Делиться счастьем ни с кем не хочу». От нее иногда веет таким холодом… Как грустно! Похоже, счастливые люди должны быть эгоистами. Может быть, доброта и счастье несовместимы?

— Ты обещала о плохом, — напомнила она.

Ана нахмурилась.

— Нет, это в другой раз, это тяжело… Я обещала рассказать тебе, в чем секрет моего счастья. Еще один эспрессо, пожалуйста, — улыбнулась она склонившемуся над столом официанту, — и один капуччино… ведь тебе капуччино, я правильно угадала, дорогая?

Конечно, правильно, с тоской подумала Вероника. Как же ты можешь не угадать? Совершенство Аны временами приводило ее в отчаяние. Никогда ей не стать такой... Внезапно — впервые такое произошло — она разозлилась, и маленький, капризный бесенок овладел ее существом.

— Почему ты решила? — спросила она с детской интонацией, бессознательно копируя собственную манеру Аны. — Именно сейчася бы с удовольствием тоже выпила эспрессо. Два эспрессо, — важно сообщила она официанту, сделав ударение на слове «два».

Анютины Глазки обескураженно затрепетали.